По прибытии домой он сразу поднимается на второй уровень пентхауса, чтобы помочь отчиму. Там по турецкой традиции расположена уютная терраса с мангалом, кухонькой и летней мебелью. Мы с Мерьем внизу собираем всё что нужно к ужину. Она уже приготовила огромное блюдо с салатом на гарнир к мясу, ставит на поднос большую корзинку с хлебом, а мне предлагает сходить в кладовку за вином на свой выбор.
Я всё думаю, как бы перейти к интересующей меня теме, но она сама хватает меня за руку и, выглянув на лестницу, ведущую на второй этаж, останавливает.
Подняв указательный палец вверх, берёт с кухонной полки сигареты и, включив вытяжку над плитой, делает глубокую затяжку.
-- Фуух, первая за день, -- выдыхает дым она. – Пытаюсь бросить. Алихан умоляет следить за здоровьем, а я ведь почти всю жизнь курю. – Она хватается за сигарету, как утопающий за соломинку.
-- Дочка, ты ведь знаешь, из какой семьи мой сын, -- не спрашивает, утверждает она. – Я была на твоём месте тридцать лет назад. Одна против всего клана Османоулу. Только Юсуф не сказал мне правды по поводу договорного брака, в который должен был вступить с Айше, а поставил перед фактом, когда я была уже беременна. Махал передо мной своим поступком, своей женитьбой, как подвигом, напоминал, что из-за меня подверг опасности весь род. А я и радёхонька, дура молодая. Только потом, конечно, радость ушла из моего сердца. Чем дальше, тем больше он стал попрекать этой свадьбой, будто это я его силком в мэрию тащила, а не он с первой же встречи в университете не отходил меня ни на шаг.
Мерьем спохватывается, что сигарета сгорела уже наполовину и делает новую жадную затяжку.
-- Я ему с самого начала объяснила: мои мать и отец – алевиты из Болгарии, которые вернулись на землю предков, в Турцию. Мы другие. У нас чтят женщин наравне с мужчинами. Мы уважаем науку и знания больше всего остального. Юсуф поначалу был даже горд тем, что я из такой семьи. Пусть мои родители были бедны, но они были грамотными и считались важными людьми в общине. Только потом его сёстры настроили его против меня и моё происхождение стало их главным обвинением.
Мерьем докуривает и тянется за новой сигаретой.
-- Каждый день сёстры и тётки шептали на ухо моему мужу гадости обо мне. Алевитка, которая не считает распитие вина грехом! Не хочет покрыться! Не читает намаз пять раз в день! Он стал видеть во мне чуть ли не падшую женщину. А ведь мне было всего двадцать, когда мы поженились. Я терпела, клянусь тебе, я терпела почти четыре года в их доме. Каждый мой шаг, каждый мой вздох они без стеснения обсуждали прямо при мне, поднимали на смех или судили с такой злобой, будто я поистине исчадие ада. Они копались в моих вещах, прятали книги, воровали деньги. Каждый день я плакала и просила Юсуфа вернуться в Стамбул, но он под напором сестёр ожесточался всё больше и со временем начал говорить уже их словами. Стал наказывать меня за свою любовь ко мне.
Мерьем трясущейся рукой убирает прядь волос, упавшую на глаза.
-- Ты думаешь, зачем я тебе всё это рассказываю, да?
Женщина машинально шарит по шкафам, достаёт вилки, ножи, штопор.
-- Я убежала с Алиханом, когда ему было два с половиной. Но все в той деревне знали семью Османоулу, и водитель междугороднего автобуса отказывался ехать, пока я не вышла из салона. Я даже не могла добраться до аэропорта. Когда я села в такси, таксист привёз меня обратно к дому мужа.
Мама Али опирается бедром на столешницу и улыбается мне, но улыбка не касается глаз.
-- Во второй и последний раз мы сбежали, когда сыну было три. Но Юсуф решил, что с него хватит. Он оставил Алихана себе, а меня выбросил. В следующий раз я увидела своего мальчика, только когда ему исполнилось двадцать. Сёстры отца настроили его против меня, он не хотел меня видеть, не верил мне, отталкивал.
Женщина трёт ладонь с зажатой между пальцев сигаретой. Я понимаю, что давно стою, замерев и вцепившись в своё горло от напряжения.
-- Айше, его мачеха, помогла мне. Буду благодарна ей до конца жизни. – Мерьем тянет ко мне свою руку, и я сжимаю её, пытаясь найти слова ободрения, но понимаю, что не могу подобрать ни одного.
-- Милая, он не верит никому и привык полагаться только на себя. Он носит в себе тяжесть ответственности за весь свой род, но так ведь не должно быть! Разве жизнь даётся человеку не для того, чтобы он был счастлив? Почему мой мальчик обязан страдать? Он не хочет меня слушать, когда я говорю, что должен быть выход! Семье Юсуфа надо прекратить ломать волю других людей! Надо поставить точку в этом круговороте вражды и клановых споров!
-- Мама! Снег! – кричит сверху Алихан, -- идёмте ужинать и не выпускайте на террасу Маньяка!
-- Пожалуйста, девочка моя, -- умоляюще складывает руки Мерьем. – Найди способ разорвать эту круговую поруку! Пусть мой сын наконец-то будет свободен!
Глава тридцать пятая
До начала съёмок Алихан несколько дней ездил на читку сценария с остальным актёрским составом и теперь зубрит свои реплики. Иногда я помогаю ему, читая текст за партнёров по сценам. Некоторые турецкие слова не даются мне с первого раза и, кажется, я только порчу работу, но Али никогда не выдаёт своего недовольства, терпеливо прорабатывая со мной произношение.
Ещё его ждут костюмеры, группа каскадёров и хореограф по дракам, который ставит боевые сцены. Я, в свою очередь, знакомлюсь с группой гримёров. Мы разбираем сценарий и решаем, как будем работать над образами героев. Я ужасно стрессую, хотя и стараюсь этого не показывать – подход тут совершенно другой, не такой, как в «Любовниках». Каждый день расписан по минутам, съёмочные дни будут очень интенсивными, а сцены не всегда снимаются в хронологическом порядке, чтобы уплотнить расписание.
Я пробую на себе новые профессиональные продукты для грима, которые студия заказала по моему списку. Не хочу ударить в грязь лицом перед коллегами. Гримёрша актрисы, исполняющей главную роль, посматривает на меня искоса, и я читаю в её мимике недовольство. Наверняка думает, что я получила эту должность через постель.
Хорошо, что по спецэффектам будет работать та же группа парней, что и на съёмках сериала и мы приветствуем друг друга бешеными объятиями. Они, в свою очередь, тоже работали со многими с площадки, и вот уже во все стороны перекинуты дружеские мостики.
Наконец, съёмки начинаются. С первого же дня я понимаю, какая это будет адская свистопляска. Мы приезжаем на площадку к пяти утра, чтобы успеть до жары отснять уличные сцены. Днём, не теряя времени, переезжаем в помещение, где нас ждёт вторая съёмочная группа в почти полном составе: второй режиссёр, оператор, осветители и звукорежиссёр. Съёмочный день заканчивается по-разному. Иногда мы работаем и ночью, чтобы назавтра снова приехать к пяти утра.
Меня поражает работоспособность Алихана. Он всегда собран и, феноменальным образом, помнит не только свой текст, но и реплики партнёров. Закончив снимать, режиссёр пересматривает отснятый материал на небольшом экране и Алихан присоединяется к нему. Я вижу по сведённым бровям, что он не всегда доволен происходящим на экране. Это его последний фильм. Уверена, он хочет уйти из кино на высокой ноте.
Помимо страха где-то облажаться на работе, мне не дают покоя слова Мерьем. Она возложила на меня ответственность, которая способна свалить своим грузом. Что я должна сделать? Убедить Алихана не жениться на девушке, которую он никогда не видел и спокойно смотреть на то, как придут за его родственниками в родовой деревне? Зная Малахитовые глаза, уверена, он не даст такому случиться.
Иногда я пытаюсь убедить себя, что это всё – блеф. Ну как в двадцать первом веке можно начинать кровную месть? Мы ведь не на Сицилии середины прошлого столетия живём? Пока однажды не натыкаюсь на заметку в газете, которую ежедневно приносят к нам в дом: