Оба мои дяди — Сережа и дядя Коля — были на фронте. Сережа после курсов стал разведчиком, дядя Коля — комиссаром эскадрильи.
Шли годы, а война продолжалась. У немцев было превосходство в технике. У русских же беспредельная любовь к Родине и верность партии. В бою за город Сталина в войне начался перелом. С этого момента наши погнали фашистов. В тылу врага были организованы тысячи партизанских отрядов.
В стране подрастали парни и в большинстве своем добровольцами шли на фронт. Родители провожали детей со слезами, а молодые отряды, сохраняя боевой дух, уходили обычно вот с этой песней:
Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война…
Однажды в школу пришло письмо с фронта с адресом: с. Турки, Саратовской обл., средняя школа, лучшей ученице. Педсовет решил, что такое письмо должно быть вручено мне. Писал бывший ученик нашей школы, боец Красной Армии. Он просил написать ему о делах нашей школы, об учителях да и вообще о Турках. Звали солдата Сережей Михайловым. Завязалась переписка. Правда, письма с фронта, как правило, шли очень долго. Постепенно оборвалась наша переписка. Возможно, он погиб.
Зима 1943 года была очень тяжелой и в тылу. Все отдавалось фронту. Народ обносился, голодал, не доедали месяцами, хлеб получали по карточкам небольшими кусочками. Школа не отапливалась, мы сидели на уроках в зимних пальто, валенках. Чернила в чернильницах замерзали. А дома учили уроки вечерами только с коптилками: электростанция не работала, не всегда можно было купить и керосина для лампы.
Шли разговоры о вредительстве. Нас, комсомольцев-школьников, посылали на ночные дежурства в «маленькую школу», то есть склад, где хранился физкультурный инвентарь и многое для уроков военного дела. Дежурили и на каланче, следили, не вспыхнул бы где пожар.
Вернулась мама с трудового фронта. За перевыполнение плана по рытью окопов, за активную работу в качестве политрука в отряде, за помощь в поимке и разоблачении преступника Вальковского мама получила благодарность и денежную премию.
Однако без нее заглохла работа в Доме культуры. Он стоял как ледяной дом. Сельсовет отказал в помощи топливом, но разрешил заготовку дров в лесу собственными силами. Это было очень непросто, но мама сумела организовать бригаду из шести человек: их трое от Дома культуры и трое из кинофикации. Сами пилили, сами рубили, но заготовили семьдесят кубометров. Этого хватило до весны.
Видимо, райком партии видел и ценил работу моей матери. И весной 1944 года поручил ей слишком ответственное дело — принять и возглавить районную сберкассу. В довоенные годы многие имели уже высшее образование. И ее охватил страх: работа связана с деньгами всего района. Она же далека даже от финансовых терминов, не говоря уже о принципах самой работы, будучи, в сущности, почти малограмотной. В войну, тем более, была необыкновенная во всем точность, дисциплина и строгость. Судили за горсть зерна, унесенного с элеватора в кармане голодным детям, или за опоздание на работу на пять-десять минут.
Очень мама отказывалась от своего назначения возглавлять сберкассу. Но бывший заведующий Косенков был уже на фронте, его заместитель Черменский уволился по болезни. И если партия говорила «надо», оставалось, как говорится, ответить только «есть».
Коллектив состоял из шести женщин. Многому приходилось учиться на месте подчас на своих же ошибках: консультироваться было не у кого. Кроме того, как уполномоченный представитель от райкома партии, она не освобождалась от работы общественного характера и направлялась в колхозы и совхозы в посевную и уборочную кампании. Еще больше времени уходило на командировки по всему району по сбору денег по займам колхозников. Ее встречали в штыки, денег ни у кого не было, все голодали, оборвались. Возвратившись в Турки, с надеждой шла в банк узнать, не поступили ли деньги — денег ни от кого не было. Но фронту нужны были средства на танки, самолеты, боеприпасы, на обмундирование солдат. И мама шла вновь с горьким чувством безнадежности своих усилий. И только пешком от колхоза к колхозу, от деревни к деревне, преодолевая километры, ночуя в стоге соломы, если до деревни не хватало дойти сил от усталости и голода; попадала под осенние ливни, обмораживалась зимой, а в райкоме и райисполкоме ждал нагоняй: деньги не поступали. Получив выговор, направлялась по тем же завьюженным дорогам снова.
— Да что ты все ходишь! Мы вместо денег получаем похоронки, — встречали ее сельчане.
— Денег тебе для фронта? — встретила ее разгневанная старуха. — Да у меня на фронте уже трое полегли. Месяц назад и сноху похоронила. Ни денег, ни дров, ни еды. Печку топлю кое-чем раз в неделю.
Она подошла к печке, открыла заслонку:
— Иди посмотри, как внука обогреваю.
В печке, зарывшись в золу, лежал мальчик, там ему было чуть теплее, чем в нетопленой избе.
Дома мы в этот период жизни маму почти никогда не видели. Ни днем, ни ночью ей было не до отдыха.
Как я уже писала, в середине учебного года в восьмом классе учащихся-новичков, прибывших из деревень, уже не осталось. Пришли в наш класс тогда и две турковские ученицы, закончившие семилетку в турковской неполной средней школе. Обе они были Федоровы: Рая и Юля. Рая училась прекрасно. А моя Юлька, соседка, едва тянула. Мы почти с раннего детства вместе играли, почти не расставались. Я взялась ей помогать в учебе по всем предметам. Учили за одним столом, все непонятное ей объясняла. Часто к нам примыкала учить уроки и Зинка; она оставалась не раз на второй год, сильно отстала. Юльке тоже знания давались нелегко, но, видя мое упорство, помощь, подтягивалась и в девятый класс перешла.
Но в девятом классе материал стал несколько посложнее, и задавать на дом стали побольше. Моя подруга призналась, что она почти ничего не понимает в учебниках. И как я ни билась, прося ее пересказывать прочитанный параграф по любому предмету, она не могла. Я убеждалась, что она читала учебники добросовестно, но за ответы на уроках получала двойки. Дома я попробовала однажды пересказать ей прочитанный урок своими словами и попросила ее пересказать. Получилось, Юлька усвоила. И в школе ответила. И начались такие наши занятия ежедневно: я учу урок, пересказываю ей, а потом заставляю ее пересказать мне. На это уходило много времени, наступала глубокая ночь, наши ложились спать. Мы стали чаще заниматься у Юльки: ее мать на дежурстве в больнице, тетка «с приветом», и можно заниматься, разговаривая вслух хоть до утра. По-прежнему временами с нами засиживалась со своими уроками и Зинка. В комнате стоял страшный холод, мы сидели у коптилки в зимнем пальто и учили уроки. Помню, Зинка совсем закоченела, подсела на пол к печке-буржуйке. Каждая уткнула нос в учебник. Вдруг чувствуем, запахло паленым. Это Зинка прислонилась спиной к печке, и ее пальто загорелось.
Зинка перешла в седьмой класс, мы с Юлькой в десятый. Начались наши последние каникулы.
В это лето маму послали на десятидневные курсы в Саратов. Я уговорила ее взять меня с собой. Мне не терпелось увидеть тот самый город, который я увидела впервые ученицей четвертого класса, когда ездили с вожатой на олимпиаду.
— Возьми ее, конечно, остановитесь там у наших, — поддержала меня Сережина жена.
Нас родные Маруси встретили приветливо. Они теперь уже жили не в подвальной квартире, а на улице Ленина в доме на втором этаже. Правда, у них была всего лишь одна комната. Но летом спать можно было на полу или на большом, почти как комната, балконе. Поездка эта мне понравилась. После занятий на курсах мама заходила за мной, и мы шли обедать в столовую, куда были прикреплены все командировочные, всем выдали талоны. Один обед мы съедали вдвоем. Маловато, конечно. Но стояла такая жара, что, придя домой, мы с удовольствием пили еще чай. На то, что было все же голодновато, не обращали внимания: в войну мало, кто ел досыта. А вечером мы непременно ходили гулять по городским улицам, проспекту имени Кирова, в парк «Липки», в кино, в цирк и театр оперы и балета имени Чернышевского.