Прошло какое-то время и он пришел в милицию с просьбой:
— Посадите меня в тюрьму.
Сначала приняли за сумасшедшего, но когда он все объяснил, работники милиции расхохотались и всех нас выпустили на свободу. Дальнейший путь домой был благополучный.
Но вот однажды пришел Юрка и сказал, что документы из университета он забрал, так как тетка дома учинила скандал, убеждая, что в трудное послевоенное время она не имеет возможности дать ему высшее образование, одевать его, кормить, посылать деньги. Третья тетка из Ярославля убедила его ехать к ней и поступать в военное училище, где курсантов одевают и кормят бесплатно. Так я рассталась с этим веселым пареньком. На вступительных экзаменах по литературе я писала о поэзии Маяковского, получив за сочинение «отлично», а на экзамене по физике преподаватель даже спросил фамилию моего школьного учителя. Но из-за ожидания аттестата особого образца и поздней сдачей документов я сдавала экзамены во второй поток, и мест в общежитии уже не было. Жила пока у родных Маруси, но здесь нас с Зинкой обокрали приятели хозяев. У меня украли новое платье из материала, подаренного школой, а у Зинки единственную комбинацию. Она перешла жить к Юле и Симе, снимавшим частный уголок в квартире подвального типа. Мне идти было некуда. Но настоящее горе началось тогда, когда в университете у меня выкрали хлебные и продовольственные карточки на весь месяц. Не знаю, как я все же выдержала шестнадцать дней учебы и дождалась от мамы письма с советом возвращаться домой. Я издергалась из-за аттестата, экзаменов, отсутствия средств существования и крыши над головой. Мама советовала набраться сил, а с будущего года все начинать сначала.
Зинка, оказывается, была принята без стипендии, девочки голодали и присоединились ко мне уехать домой. Голодные, безденежные, мы ехали от Саратова на подножках вагонов. Лишь Юльке удалось взобраться на крышу вагона, но в Летяжевке, боясь, что поезд долго не задержится, она бросила свой деревянный баульчик прямо с крыши, и он, ударившись о рельсы, разлетелся в щепки.
Милые Турки! Вон уже и станция, а вон и крыши, утопающие в садах!
Мы дома. Это был удивительный год. Вернувшийся с фронта Сережа работал в райкоме и жил со своей семьей отдельно. В доме оставались только мама Наташа со стареньким папой, да мы с мамой. Маму вновь назначили директором Дома культуры, и со свойственной ей страстью она принялась восстанавливать заглохшую там работу, а я была ее правой рукой. Какую же мы вновь организовали самодеятельность! Но я заглядывала и в учебники, помня о том, что с нового учебного года пойду учиться. Подружки мои тоже настраивались на дальнейшую учебу.
В Саратове открылся строительный институт, и я решила продолжать дело Маруси, стать строителем.
Мама, будучи в командировке в Саратове, взяла в университете мои документы и отнесла в строительный институт. Там, просмотрев школьный аттестат и экзаменационный лист из университета, сказали, что согласно этих документов я буду зачислена в строительный институт без вступительных экзаменов.
К этому периоду относится мамино знакомство с папой Сережей. До службы в действительной армии он был женат и имел сына. Но, попав после двух лет службы сразу на фронт, да не вдруг демобилизовавшись, он не виделся с семьей семь лет. Вернувшись, узнал, что в его совхозе за эти годы жена изменяла, и он уехал из совхоза в Турки искать работу и начинать жизнь сначала. Впервые с мамой он встретился в сберкассе, а потом, случайно, у моей крестной Татьяны, которую он знал по экспедиции Студеновского совхоза.
Знакомство мамы с Сергеем Венедиктовичем крепло, она познакомила его со своим братом Николаем, приехавшим в отпуск. Дядя Коля одобрил ее знакомство. Но когда папа Сережа сделал ей предложение, она поначалу не соглашалась выходить замуж.
— Ну сколько раз можно выходить замуж? — упрекал отец. — И молод он.
— Да и не пара он тебе, — продолжала мама Наташа, — вы у меня — кто директор, кто инженер, кто комиссар, а то и секретарь партийный, а этот просто шофер. Разные вы, ничего и не получился.
Я тоже не была в восторге от ее выбора. Прежние ее мужья или поклонники были интеллигентнее и симпатичнее. Но в папе Сереже была другая замечательная черта: какая-то прочность, надежность.
— Да что я теряю? — подумала мама, — не сложится жизнь — разойдемся.
Они сошлись. Свой рабочий кабинет в Доме культуры мама оборудовала под жилую комнату. Но жили там недолго: через дверь слышались голоса репетирующих, в комнату то и дело по привычке забегали участники самодеятельности. Они раздражали уставшего после работы Сергея Венедиктовича. В это время брат мамы Сережа был направлен на учебу в партшколу, и Маруся с детьми вернулась в родительский дом на Лачиновку. Мама же Катя с папой Сережей стали мечтать о собственном жилье, пусть маленьком. На улице Советской продавали полдома, но денег на эту покупку было маловато, и треть стоимости за дом им предложила мама Наташа.
— Мы обязательно возвратим. Хочешь, напишем тебе расписку? радостно говорила мама.
Мама Наташа только рукой махнула. Неужели она с родной дочери возьмет долг?
И новая семья зажила своей жизнью. В их домике было спокойно и уютно.
Глава 4. Студенчество
А я училась в это время в Саратове в строительном институте. Каким маленьким показалось мне здание института по сравнению с величественными корпусами университета. К тому же часть здания была отдана под общежитие студентов. Я училась с удовольствием, легко помогала с курсовыми заданиями подругам. Видимо, большую роль играли прочные школьные знания. Одним словом, судьбой своей я была довольна.
Все три мои турковские подружки тоже учились в Саратове, но поступили в дошкольное педучилище. Жили, к сожалению, не в общежитии, а на частной квартире. Но общались мы часто.
Однажды меня навестила мама. Девочки, учившиеся со мной, еще на улице узнали, к кому она приехала: так мы были с ней похожи.
Но к концу учебного года случилось непредвиденное. Дело в том, что до войны здание нашего института принадлежало сельскохозяйственному институту. В войну здесь размещался госпиталь. Сельскохозяйственники отвоевавали свое здание. И нам, студентам, было предложено перейти в автодорожный институт. Все это было не совсем приятно, но не бросать же учебу снова.
Здание нового института было просторным, состояло из восьми секций, имело просторные аудитории, большой актовый зал. Через дорогу от учебного корпуса находилось большое четырехэтажное общежитие. Но нас, вновь прибывших из строительного института, разместили в восьмой секции учебного корпуса. И в комнате нас было человек по тринадцать.
Своих турковских подруг я теперь видела реже, так как жила далеко, в клиническом поселке {прежней Агафоновке).
Первые студенческие годы после войны были очень голодными. Иногда, правда, из дома я привозила немного муки, пшена или картошки.
Стипендию, как правило, получала повышенную. Но и она была невелика — четыреста девяносто рублей, в то время как буханка хлеба на рынке с рук стоила сто рублей. Есть в общем-то хотелось все время. Денег из Турков мне не присылали никогда, мама начинала новую жизнь, и им очень многое нужно было приобрести. Но необходимую одежду мне приобретали. Впрочем, у нас никто не одевался шикарно. И это никого не смущало, так как все были довольны судьбой, было весело от каждого пустяка, любили петь, ходить в драматический и оперный театры, на танцы, устраиваемые в институте три раза в неделю, участвовать в художественной самодеятельности. Забывался и голод.
Зато в воскресенье, как правило, с утра я ехала к турковским девчатам, и мы шли в столовую, где выстаивали неимоверную очередь. Покупали тарелку вермишелевого супа, к которому прилагался кусочек {сто грамм) хлеба. Суп тут же съедали, а хлеб несли на базар. Продав его ровно за столько же, сколько стоит обед, мы выстаивали новую очередь в столовой. И так раза три. Зато мы съедали по три тарелки супа, и в убытке не были: все покрывал проданный хлеб.