Началось жаркое лето. Ох, какое же оно было в этот год жарким! А я, чтоб не бросался всем мой живот в глаза, никогда не снимала с себя толстый черный на подкладке пиджак. И спешила, ой, как спешила!!!
До защиты оставалось недели две-три. Но диплом готов, и получены отзыв и рецензия. Оставалось даже время, чтоб съездить в Турки и перед защитой диплома отдохнуть. В Турках я много времени проводила у мамы Наташи. Паралич почти приковал ее к постели. Я уезжала с грустью.
В стенах института остались одни дипломники, все остальные курсы разъехались на каникулы. В общежитии было много свободных комнат, и нам разрешили занять одну из них. Мы ушли с квартиры, чтобы за нее не платить.
Рэмир делал свой диплом тщательно, готовил его долго, но к защите успел.
Начались последние дни июня. Дня за два до защиты я взвесилась в бане на весах: вместе с вот-вот родившимся малышом вес был только тридцать девять килограммов. Было абсолютное истощение.
Рэмир получил диплом с отличием, а я, имея отличные отзыв и рецензию, защитить смогла только на «хорошо», разволновавшись из-за одного из дополнительных вопросов. Недовольная собой на защите, измученная, я чувствовала себя на грани срыва.
Четвертого июля нам выдали дипломы, а через день, шестого июля 1951 года {вместо пятнадцатого) у нас появилась дочка. Мы назвали ее Людмилой.
Назначение на работу получили в Пензу. Рэмир там стал работать мастером в монтажном управлении, а я инженером в облдоротделе. С жильем было плохо, и нас на первое время поселили в гостинице. С дочкой оставалась старушка из Бакур, которую нам на самый первый случай подыскала мать Рэмира. Сама же Елена Петровна поехала лечиться в «Пады», туберкулезный санаторий, на два месяца. На обратном пути из санатория она приехала к нам. Мне вдруг стало тревожно за ребенка. Когда сама гостила в Бакурах, и Елена Петровна, уезжая на день-два в командировку, предлагала мне свою кровать либо в прохладное утро подавала мне свой фланелевый халат, я все принимала, боясь обидеть ее отказом. Но одно дело я, другое — новорожденный ребенок. У нас не было еще никакой посуды. К сожалению, пили чай из пол-литровой банки по очереди, из нее же чайной ложечкой поили и малышку.
Месяца через два или три мы получили собственное жилье. Этой зимой шел модный в то время кинофильм «Тарзан». Как-то, придя на «Тарзана», я увидела в фойе женщину, чем-то уж очень знакомую даже со спины: юбкой, курткой, фигурой ли? Встретившись с ее лицом, обомлела. Наша товарищ Лида! Господи, как же это лицо за годы, такие долгие, не изменилось?
— Вы узнаете меня? — спросила ее. — Нет.
— А вы помните Турки?
— Еще бы! Среднюю школу тоже.
— А меня не узнаете?
— К сожалению, нет.
Да, я была маленькой пионеркой, а теперь перед ней стояла женщина, ставшая матерью. Пришлось назваться самой. И фильм нам обеим был не в фильм, мы вспоминали свою школу, всех пионеров. Вскоре после встречи она пришла к нам, стала заходить почаще, а однажды повела к себе меня. Она всей большой семьей с родителями, кем-то из братьев и двоими собственными детьми занимала одну комнату в коммунальной квартире. Дети были маленькие, примерно четырех и двух лет. Они не могли быть детьми войны. Я поняла, что мужа у нее нет, о подробностях расспрашивать стеснялась.
Люда росла беспокойным ребенком. Она много плакала, плохо ела, часто температурила. Сначала я не обращала особого внимания, а потом показала ее врачу. После обследования, врач меня спросил о том, нет ли в семье больных туберкулезом. Я ответила, что мы с мужем здоровы, болеет мать мужа, но живем мы отдельно, хотя контакт был.
Я очень заволновалась, но врач успокоил. Он сказал, что лечить девочку не надо, все нормализуется, а вот витамины и воздух ей нужны. Люда была очень забавной. Еще в Пензе, когда она только начала переступать ножками, я ей сказала о том, что в туалет надо проситься, иначе, мол, придется стоять в углу. Я не полагала, что эта головка что-то поймет. Но однажды нашла ее в кухне в углу. Она показала мне маленькую лужицу на полу. И сама себя наказала, встав в угол.
Но разговаривать она начала еще раньше, чем ходить. В десятимесячном возрасте я ее привезла в Турки на свежий воздух. Весна была теплая, дни стояли словно летние. Однажды мы с мамой понесли ее в простыночке на прогулку.
— Пал, — сказала она, глядя на нас серьезными глазами.
Мы не придали значения, но она упорно твердила это слово и оглядывалась назад. Оглянулись и мы. На дороге лежал ее белоснежный носочек, упавший с ноги. В Турках самочувствие ее было несколько лучше, но необходимо было возвращаться в город.
Вскоре Рэмир получил назначение в Орск на должность главного инженера строительного управления. Готовились к переезду и мы с Людой, но пока Рэмир не получил жилье, мы оставались в Пензе.
Помню, в день выборов в декабре я пошла голосовать. На избирательном участке для детей была оборудована комната, где няня занимала малышей, пока мамаши голосовали. Занесла и я свою. Няня сморщила носик: опять малыш, которых не успокоить.
Захожу за дочерью, няня в восторге:
— Она лучше меня всех успокоила, одному игрушку сует, другому пальчиком вытирает слезки, а то и носик, уговаривая, что плакать не надо, потому что мама сейчас придет. Сколько же исполнилось этой капельке?
Не было ей еще и полутора лет.
Наконец Рэмир сообщил нам о том, что ему дали комнату в квартире, где живет еще одна семья. Вещей тогда у нас было мало, а мебели почти никакой, и я не стала просить Рэмира за нами приезжать. С помощью моей товарищ Лиды мы погрузили в контейнер наш голубенький сундучок, поместив в него и швейную машину, затолкали кроватку Люды, патефон и кое-что из посуды и одежды. Кровать, стол и табуретки принадлежали производству, где Рэмир работал в Пензе. Товарищ Лида посадила нас и на поезд. Как же случилось, что я не попросила у нее адреса, а сама она тоже мне не предложила? Тогда я рассталась со своей вожатой навсегда.
В Оренбурге была пересадка, но мой ребенок в свои полтора года относился ко всему происходящему с пониманием.
Помню, она уснула в поезде, я вышла в туалет. Ехавшие напротив нашей полочки старичок и старушка, перекусив, стали складывать остатки еды в сумки. Вдруг услышали голосок:
— Приехали? И мы.
Не спросив, где ее мама, проснувшаяся Люда тут же спешно стала складывать наши вещи, заталкивать в сумки. Спросив о ее возрасте, попутчики долго удивлялись разговору и сметливости малышки.
Прожили свой первый год в Орске. На новогодней елке, одетая в костюм Снегурочки, ровно в два с половиной года Люда преотлично пела «В лесу родилась елочка», не искажая мелодии и не пропуская из песни ни слова. Стихов знала массу.
Как-то пришла к нам соседка Ира Чимшит:
— Разрешите показать вашу Люду моим приятелям, приехавшим с ТЭЦ. Они от меня столько наслышаны о вашей дочке, что им хочется убедиться самим.
Ира ввела Люду в квартиру и попросила:
— Расправь коврик, а то я старенькая.
Люда посмотрела лукаво:
— А я новенькая?
Гости обо всем ее там расспрашивали, она отвечала толково. Одним словом, разговаривала на равных.
Почти до тепла порою в магазинах не разбирались установленные к Новому году елки. Любила эти елки Люда страстно. Пока я что-либо в магазине покупала, Люда около елки пускалась в пляс, собрав вокруг себя толпу из зрителей. Она считала: если елка, значит, праздник и надо веселиться. Ее там просили петь, читать стихи. Все исполняла с радостью.
Один раз Люда прихворнула. Взяв у врача рецепты, мы направились в аптеку. Уставшую девочку в аптеке я взяла на руки.
— Ой, мама, вон «Красная Москва»! Купи, пожалуйста.
Тогда в аптеках продавались и духи. Люда была так мала, что ее приняли вообще чуть ли не за младенца, и все с изумлением уставились на нас.
— У нас денег, дочка, маловато. Она вздохнула: