В последний раз сходила в театр им. Моссовета на спектакль «Ли-зи Мак-Кей». По окончании прошла за кулисы и приоткрыла дверь уборной Орловой. Она вышла, и мы сели на жесткий диванчик. Я выразила восхищение ее талантом, ее молодостью, поблагодарила за то удовольствие, которое она доставляет зрителям.
— Это не молодость, а непередаваемый и неустанный труд: гимнастика, массаж, репетиции. Не верьте, что все просто и легко.
Я встала, чтоб уйти. Но она пригласила меня в свою уборную, достала программу спектакля «Нора», расписалась на ней и пригласила на спектакль.
Сентябрь был сначала жаркий. А с двадцатых чисел неожиданно похолодало. В поезде я здорово продрогла.
Добравшись до Турков, долго отогревалась на печке. Милый до слез деревенский мой домик! Все знакомо с пеленок. И легко дышится. Мама уговаривала на день-два задержаться, отдохнуть, а мне не терпелось в Орск к дочери и мужу. Права была мама Наташа, говоря: «В гостях хорошо, а дома лучше». Я чувствовала себя вполне счастливой и без умолку распевала «Ой, ты рожь» и «Рула, ты Рула», популярные в то время песни. И не могла насмотреться на своего хорошенького сыночка.
И вот мы с Игорьком в Орске. Поезд замедляет ход, промелькнуло здание вокзала «Никель», а вон на платформе и Рэмир. Как же, оказывается, я соскучилась о доме! И вдруг уже тут, на вокзале, я почувствовала неладное: Рэмир взял сына на руки, подхватил чемодан и, не говоря мне ни слова, пошел к трамваю, будто меня здесь вовсе и не было.
В трамвае я пыталась что-то рассказать, о чем-то спросить, но в ответ были скупые ответы «да» или «нет». Замолчала и я, решив, что все станет ясно, когда приедем.
Дома он говорил непоследовательные вещи: сначала о том, что собирается поехать за границу, чтоб пожить отдельно от семьи и взвесить наши отношения.
Вот оно и пришло, то страшное, что не позволяло мне расслабляться и держало грудь как в тисках годы. Я стояла как в шоке.
— Но пока я не приступила к работе, чем же я буду кормить детей?
— Ну, может быть, я поеду и не за границу, а в какой-нибудь другой город. Мне надо время, чтоб разобраться, понять, как жить дальше.
Но ведь только недавно все было иначе. Я настаивала на объяснении. Он молчал.
Решила хоть что-то узнать у Елены Петровны. Там неожиданно увидела Лильку, метнувшуюся от меня с испуганным лицом в другую комнату. Узнала лишь, что в Орск приезжала мать Лильки, тетя Тося.
За своими вещами, остававшимися у нас, на другой день Лилька с запиской прислала подругу. Сама же меня явно избегала.
— Так что же все-таки произошло? — вновь спрашивала я у Рэмира. — Может быть, у тебя кто-то есть?
— Никого нет. Но женщина была, только она не могла выйти за меня замуж.
И он продолжал:
— Вот ты все боялась туберкулеза моей матери. А так ли? Я не тянул твою сестру за язык. У вас вообще вся семья была больная.
Я задохнулась от возмущения. Кроме Лиды, зараженной врачами же и умершей еще до войны в 1939 году, не болел никто и никогда.
— Да и вообще… — он махнул рукой. — Мне стало известно и то, сколько раз твоя мать выходила замуж! Вот я и думаю, стоит мне захлопнуть дверь, ты тоже, как и твоя мать, приведешь на другой день какого-нибудь нового мужа.
Нет, у одной Лильки, в общем-то недалекой, не хватит куриных мозгов, чтоб ударить по больному месту, коснуться моих страхов, связанных с болезнью свекрови, а также так тонко и зло опорочить мою мать. Тут поработала завистливая и злобная тетя Тося, любимая дочка которой потеряла личное счастье.
Рэмиру, искренне поверившему их словам и еще больше обидевшемуся за мать, хватило этой искры, чтоб вспыхнуло жаркое пламя.
Книга 3. ПОТОМКИ
Глава 1. Отъезд Рэмира
Нельзя научиться любить живых, если не умеем хранить память о мертвых».
К. К. Рокоссовский.
«Беспамятство к своим предкам безнравственно».
И. Д. Виноградов.
В глубине души я понимала, что тетя Тося с Лилькой подлили лишь масла в огонь. Жена моего дяди Коли по своему характеру была женщиной завистливой, страдающей за судьбу своей одинокой дочери. Лилька поделилась с ней о том, что тема о туберкулезе в нашей с Рэмиром жизни — тема больная. По ней и ударили.
Как же я убеждала Рэмира пожалеть детей, не делать опрометчивого шага!
И вновь вспомнилась та ночь без сна, когда наш брак держался на волоске, когда Люде было лишь три года. Тогда моя память провожала в последний путь вереницу умерших от туберкулеза людей: соседей, нашу Лиду. Еще в тот миг я приняла твердое решение: лучше остаться одинокой, чем заразить детей. Твердая в своем решении, утром пошла в магазин купить дочери самую дорогую игрушку, полагая, что без мужа я из-за материальных недостатков не смогу доставить ребенку радость. Я купила преогромного плюшевого медведя. Он был очень красив, блестящий плюш переливался на нем. Да к тому же этот мишка умел реветь при наклоне его вправо, влево, вперед и назад. Но сердечку Люды что-то словно бы передалось: она невзлюбила этого медведя. Позже в него играл Игорь, а доигрывал внук Саша.
И вот в моей душе снова страх, но уже за двоих детей, страх и боль, которые я вынашивала с 1954 года. Как в школе из-за уроков была постоянно в напряжении, боясь получить случайную четверку, меня снова стал преследовать страх за сохранение семьи. Напряжение и страх держали не минуту, не день, не неделю, не год, а десятилетие, ровно с того момента, когда в вопрос о разводе вмешалась Елена Петровна.
Неожиданно Рэмир предложил мне уехать из Орска всей семьей в более благоприятный по климату город, поручив мне добиться соответствующих врачебных справок. А это оказалось такой заковыкой, обивая десятки раз кабинеты детской больницы, взрослой поликлиники, горздрава, везде умоляя, объясняя, а меня не понимали и гоняли по инстанциям. Сам Рэмир, как он это сказал мне, решил, дескать, пока ехать в Москву, поставить этот вопрос там в министерстве, созвониться со мной, посоветоваться о предложенных городах, чтоб потом переселяться.
Ни умом, ни сердцем я не верила в этот план, но как утопающий, хваталась за соломинку.
Однажды Игорек забрался к Рэмиру, сидевшему на голубом сундуке, обвил шею ручонками и спросил:
— А ты, папа, обязательно за нами приедешь?
— Ну конечно, сынок, непременно.
И вот неожиданно нас с Рэмиром пригласили в райком, спросили его о дальнейших личных планах. Он и им объяснил, что собирается уехать сначала один, а потом забрать семью. В глазах у обоих секретарей было недоверие. Они знали чего-то такое, чего не знала я. Потом второй секретарь по фамилии Гусаров сказал: «Учтите, Рэмир Анатольевич, даже в пословице говорится, что «на чужом дворе даже своя жена краше кажется». Я не поняла намека.
По пути из кабинета меня задержала Островская, заведующая отделом пропаганды и агитации, женщина волевая и резкая:
— Не доверяйте ему, не вздумайте его отпускать одного, езжайте всей семьей сразу, ведь у них там другая стратегия.
Меня и саму покоробило поведение Рэмира: в кабинете секретарей он с меня чуть пылинки не сдувал, на виду у всех поправлял на костюме студенческий значок, а выйдя из здания, не проронил ни слова, сел в трамвай, шедший на улицу Строителей. Поехал к матери. Я поехала домой к детям в другую сторону.