Святослав Логинов
Мои универсамы
По материалам ЖЖ автора.
Я сейчас в некотором затруднении. Прежде я никому не показывал черновой работы. Сейчас попробовал действовать иначе. И наткнулся на одну неприятную вещь… Дело в том, что я не обладаю абсолютной грамотностью. Слово «конъюнктура» я пишу через мягкий знак, а «мороженое» через два «н». Обычно готовую рукопись я откладываю на месяц, и, когда замыленный глаз очистится, выправляю не только языковые ляпы, но и грамматические ошибки. "Мои универсамы" пошли к читателю безо всякой правки, и меня уже несколько раз ткнули носом в грамматику. Более того, я заслужил поименование "песателя".
Только что, минут пятнадцать назад я закончил очередную главу «Универсамов», но если вас фрустрируют грамматические ошибки, которые я сейчас выправить не в состоянии, просто потому, что после завершения очередной истории я несколько не в себе, скажите мне об этом, и я не буду ничего выкладывать. Сначала закончу всё целиком, дам вещи вылежаться, выправлю ошибки и только тогда покажу читателям.
Решать вам. Только прошу, не надо больше грамматики. Словари у меня под рукой. Много словарей, и я пользуюсь ими каждый день.
Собственно, ещё вчера, нажав кнопку «Отправить» я сообразил, что отвечать на моё письмо будут только те, кому надо, чтобы тексты продолжали выкладываться. Но я подумать не мог, что вас так много! Спасибо вам.
Да и те, кто поправлял мои тексты, они тоже не хотели посмеяться надо мной или ещё каким образом обидеть. Просто люди не знали, что касаются больной точки, и хотели помочь.
Так что, ещё раз: Спасибо, что вы есть.
УЧЕНИК
Славным погожим утром седьмого февраля 1985 года я впервые явился на новое место работы. На мне были лыжные ботинки, которых я не надевал уже лет пять, старые брюки, давно вздыхающие по помойке, пальто ещё студенческих времён и лыжная шапка «петушок». Наряд совершенно не соответствующий образу начальника бюро на большом военном заводе. Но я больше и не был начальником. Разочаровавшись в карьере, я ушёл с завода и теперь начинал жизнь с чистого листа, устроившись на работу грузчиком в Универсам № 30, что на проспекте Луначарского.
Приятно начинать мемуары таким образом. Читатель видит, какая великолепная у меня память и проникается доверием к каждому слову автора. Увы, с горечью должен признаться, что я не помню, какая погода была в февроале 1985 года, и саму дату я посмотрел в трудовой книжке. Лыжные ботинки и шапочка «петушок» на мне были, а вот на счёт пальто — не уверен. Вполне возможно, что оно было уже выкинуто, а на мне была куртка. И, вообще, вся история началась на несколько дней раньше.
Поставив жирный крест на карьере советского чиновника, я недели полторы наслаждался свободой, а когда повесть «Предтеча», так до сих пор и не опубликованная, была вчерне закончена, отправился в ближайший универсам, искать работу грузчика. Парень я был здоровый, физического труда не боялся. За моей спиной был опыт экспедиций, шабашка на крайнем севере и два сезона в тресте Ленмелиорация, где пришлось потрудиться чернорабочим. Была, правда, одна тонкость. В экспедиции я ездил студентом, на шабашку — во время собственного отпуска, а чернорабочим вкалывал по комсомольской путёвке в рамках Всесоюзной программы освоения Нечерноземья, а числиться продолжал инженером в уважаемом НИИ. Так что, все эти эпизоды трудовую книжку мне не портили, и всякий, заглянувший туда, видел неуклонный подъём по карьерной лестнице. А теперь я собирался замарать трудовой документ, вполне официально устроившись грузчиком.
Что происходило у меня дома, подробно сообщать, наверное, не следует. Ни одна нормальная женщина не станет радоваться, если муж с высокой должности добровольно уходит в пролетарии. Почему-то больше всего мою жену пугало, что я сопьюсь. Рассуждала она просто: все грузчики пьют, значит, я тоже стану пить. Пришлось дать клятву, что, пока я работаю грузчиком, пить я не буду ни при каких обстоятельствах. И действительно, эти два года я был полным абстинентом, Новый Год встречал без шампанского и на банкете в честь защиты Таней диссертации, не пригубил ни единой капли спиртного.
Провожаемый слезами и дурными предчувствиями, я отправился устраиваться на новое место работы. Для начала отправился в ближайший универсам, что на Художников. Объявление на дверях универсама приветливо сообщало, что грузчики требуются. Кадровичка глянула в мою трудовую и сказала, что меня не примет.
— Почему? — неумно спросил я.
— Не доверяю.
Ответ прямой и исчерпывающий. Теперь, по прошествии многих лет, можно сказать, что подозрительная дама была не права. Грузчиком я оказался исправным, работал хорошо, не воровал, а скандал, с которым я увольнялся спустя два года (а я почти всегда увольнялся со скандалами), в конечном счёте, никому не доставил серьёзных неприятностей.
На следующий день я пошёл в Тридцатку, что на Луначарского 60, и безо всяких проблем устроился на постоянную работу. График работы грузчиков устраивал меня как нельзя лучше. Грузчики работали через день по четырнадцать часов. Отработаешь смену, и дома хватает сил только отмокнуть в ванне и завалиться спать. Зато следующий день весь в твоём распоряжении. Хочешь, гуляй с детьми, хочешь, сиди в библиотеке, хочешь, пиши рассказы. Субботы у нас все были чёрными, а если смена падала на воскресенье, когда универсам не работал, то оказывалось три выходных подряд, что было очень удобно летом.
Итак, с утра пораньше я явился на работу, получил у кладовщицы серую суконную куртку, чёрный передник и рабочие рукавицы. Таков отныне был мой рабочий наряд. В раздевалку входил с неким душевным трепетом и, как оказалось, зря. В грузчики кто только не попадает, и народ привык не удивляться и попусту не расспрашивать. Захочет новенький, сам расскажет. Назвал своё имя, переоделся и дружной пятёркой мы отправились вниз.
Грузчики в универсаме меняются часто, большинство задерживается ненадолго и вылетает по статье за пьянку или мелкое воровство, не оставив по себе памяти. Но первую бригаду я помню отлично. Фамилий друг друга мы не знали, всех звали на «ты» и по именам. У некоторых были прозвища.
Саня Хромой Глаз — единственный, кто прижился в магазине прочно, и два года спустя, когда я увольнялся, он всё ещё трудился на своём посту. Высокий худой, медлительный. Правый глаз слепо поблескивал из-под покалеченной брови. Сколько Сане было лет, я не знаю, у сильно пьющих людей возраст неопределим. Но, всяко дело, больше пятидесяти. Прежде Саня был рыбаком, хаживал в загранку, наверное, неплохо зарабатывал. Но спился… это общая судьба едва ли не всех работяг. Саня был молчалив, о себе почти не рассказывал. Как-то, когда мы уже проработали вместе год, я спросил, кивнув на шрам, у слепого глаза:
— Где это тебя припечатало.
— Серьга с трала сорвалась, — коротко ответил Саня.
Хорошо, что я к тому времени успел поработать такелажником и знал, что такое серьга, а то бы гадал, что там произошло? А так понимал, что Сане ещё повезло: сошедшая серьга может и убить.
Саня Трамвайщик — мужик лет сорока, бывший вагоновожатый. Вот он о своей жизни рассказывал охотно: и как учился, и как работал, и как женился…
— Она говорит: «Я беременная», — Ну я и решил сдуру в любовь сыграть…
Никто Трамвайщика не расспрашивал, рассказывал он сам. Среднее специальное образование было заметно даже в его разговоре, заметно отличавшемся от скудных слов остальных грузчиков.
— В парке Леонова работала такая, Нина. Она моей наставницей была, когда я только пришёл. Так мы её поздравляли с юбилеем, она двадцать лет на маршруте без единой аварии. Торт ей купили здоровущий. Чаю попили и пошли по вагонам. А тут контроль, заставили её в трубочку дыхнуть. А у торта пропитка, вот и получилась положительная реакция. Её — раз! — и отстранили, что она, мол, пьяная. А я заступился. Сказал, что это торт, что я и сам этот торт ел. А они и меня заставили дыхнуть. Ну и уволили за кусок торта.