С боков колоду выкрасили масляной краской, скрыв благородную текстуру, торец очень быстро почернел. Каждый день, в конце смены мясники скоблили его ножом и посыпали крупной солью. Колода стала как колода, обычная большая деревяха. И ничто не напоминало о её благородной сущности.
Подошёл новый 1986 год. Тридцать первое декабря пришлось на нашу смену. Никакого сокращённого рабочего дня нам не полагалось, работали до девяти вечера. Машин, правда, было немного, зато винный отдел пришлось дотаривать трижды. За день до праздника машина, привозившая бочковые солёные помидоры, привезла одну бочку солёных огурцов — подарок базы работникам универсама. Отдел обслуживания ветеранов по спискам выдал наборы со сгущенным молоком, зелёным горошком и колбасным фаршем «Завтрак туриста». Говорят, прежде директор перед новым годом выставлял бригаде грузчиков бутылку водки, но, по случаю борьбы с алкоголизмом, эта добрая традиция осталась в прошлом. Ничего нового не предвиделось, рабочие ждали конца смены.
От нечего делать я забрёл в мясной отдел и обнаружил, что там царит паника. Мясник Серёжа слишком рано начал отмечать новый год. Теперь он, наподобие свиной туши, лежал на оттайке, и его можно было рубить хоть московским, хоть ростовским, хоть забытым смоленским разрубом, — Серёжа не понимал и не чувствовал ничего. А между тем, обеденный перерыв кончался, и у дверей универсама толпились граждане, отпущенные из своих предприятий не на час раньше, а сразу по проходу комиссии. И все они намеревались купить что-нибудь к новому году.
Меня никто ни о чём не просил, я просто сунулся не в своё дело. Взял тесак и довольно успешно раздолбал три свиных полутуши. Окорок рубил крупновато, ну да перед новым годом и такое возьмут, на буженину.
Тем временем магазин открылся, толпа кинулась к прилавку, и в рубочную донеслось: Говядины!
Легко сказать: «Говядины!» А я её рубить не умею. А Серёжа спит, и ничьи вопли проснуться его не заставят. А Володи дома нет, к телефону он не подходит, и, вообще, кто-то вспомнил, что он собирался на выходные на дачу и даже настрогал по этому поводу пять килограммов свиного шашлыка.
Делать нечего, взвалил на колоду передок, оттяпал корыто и принялся рубить грудинку: демократично, тонкими полосками, чтобы и простому люду соколка досталось. Один передок обкорнал, второй, третий…
Из зала кричат: «Хватит уже грудинки, на второе мяса дайте! Толстый край, тонкий филей, сек!..»
Вот ведь народ грамотный! Я и сам все эти слова знаю, а как его отрубить, это слово?
Высунулся к покупателям, крикнул: «Мясника нету, а я, что умею, то и рублю!»
По счастью, в рубочной появился Иван, вызванный Сергей Санычем с заслуженной пенсии. Что Ивану было обещано, даже и не гадаю, но магазин он выручил. Оглядел дела рук моих и «якши» сказал с большим сомнением. Потёр ладонью ноющую грудь, потом забрал у меня тесак, и размеренные удары возвестили, что возле колоды стоит настоящий мастер. Последний раз в универсаме царил ростовский разруб.
Рассказ о мясе и мясниках был бы неполон, если не рассказать, как грузчикам удавалось погреться около мясного отдела. Как на мясе поднималось магазинное начальство, было темой табуированной, ни Серёжа, ни Володя ничего об этом не рассказывали, так что об этом я могу только догадываться. А что делали грузчики, я видел сам.
Смена близится к концу. Припозднившиеся покупательницы с грустью смотрят на мясной прилавок, где лежит такое первосортное мясо, что лучше бы и никакого не было. Я возле овощного отдела собираю ящики из-под капусты. Шесть ящиков на тележку: пять пустых, шестой с ободранными капустными листьями, которые во дворе надо будет высыпать в бак с пищевыми отходами. Совсем недавно на этой мелкой работе прокололся и был уволен Толик Рецидивист, и теперь, рабочие стараются с капустой дела не иметь. Толик был пойман Мармеладовной (вот уж, от кого не ожидал!), на том, что запрятал среди грязных капустных листьев несколько пачек «тридцать шестого» чая и пытался вывезти их во двор.
А меня уже давно никто ни в чём не подозревает, и мне всё равно, капусту вывозить или винные ящики.
И тут я вижу Лёшу Морячка, который выходит из служебных помещений и передаёт ждущей у стеночки женщине увесистый пакет. А та в ответ вручает Лёше заранее приготовленную бумажку. Перехватив мой взгляд, Лёша гордо улыбается.
— Видал?
— Видал.
— Смотрю, стоит баба, чуть не плачет. Я её спрашиваю: «Надо хорошего мяска?» — «Надо», говорит. Ну, я ей: «Давайте рублик, сейчас вынесу. Вам сколько?» Пошёл, взвесил, чек пробил — рублик в кармане.
— Ты, главное, другим не рассказывай, — посоветовал я, вспомнив отшумевшую пивную эпопею. — И не слишком зарывайся с этим делом.
— Что я, дурной? — оскорблено говорит Лёша.
Лёша не был бы Морячком, если бы сумел удержать в тайне такое открытие. Через неделю вся бригада промышляла содействием в покупке хорошего мяса. Главное, этот способ приработка был безопасен; всегда можно было сказать, что вынес мясо жене или просто хорошей знакомой. Мясо потом покупательницы проносили через кассу, где оплачивали полную его стоимость, так что, с точки зрения закона, никто ничего не воровал. Вот только лучшие куски, нарубленные для своих, стали исчезать со скоростью свиста.
Кончилось тем, что мясники стали рубить для своих только во время обеденного перерыва. Умеет русский человек малину в собственном саду топтать.
ЛЕГКОТРУДНИК
В тот не самый приятный день я, как обычно, поднялся в полшестого, а без пятнадцати семь уже сидел в раздевалке родного магазина, натягивая поверх своей одежды куртку и передник. Спустился вниз, начал прибираться в зале, вывозить во двор разбросанные ящики… Всё как обычно, но что-то не так. Вроде ничто не болит, а в ногах слабость, спина не держит; хочется согнуться в комочек и замереть.
Можно было бы попытаться себя пересилить, но, сам не знаю почему, подошёл к Нилке и сказал, что плохо себя чувствую и пойду домой.
Отпустили сразу, и я ушёл, даже не сняв передника.
С каждым шагом идти становилось всё труднее, наконец, ноги подогнулись, и я упал, не дойдя до дому каких-то полсотни шагов. По счастью следом за мной шли молодые люди, парень и девушка. Кажется, они обсуждали меня, во всяком случае, я разобрал слова: «с утра пораньше». Но когда я, стоя на четвереньках, повернул к ним лидо и просипел: «Ребята, помогите…» — они сразу подбежали, подняли меня на ноги, помогли добраться до подъезда и посадили в лифт. Дальше, я сказал, доберусь сам.
Толчок лифта вновь уронил меня на пол, и на этот раз началась боль. Плохо помню, что было потом. Полз по лестничной площадке, стоя на четвереньках открывал дверь. Кажется, выл дурным голосом, лёжа на полу в коридоре. Пока лежишь на полу на спине, поджав ноги к животу и удерживая их руками, боль слегка утихает, но стоит чуть шевельнуться, и ломота заполняет всё, не оставляя места никаким другим чувствам. Через пару дней, когда боль малость отступила, я сумел описать своё тогдашнее состояние словами: «Лежу, как гвоздём приколоченный». Кто из моих героев впоследствии произнёс эти слова, читатель, если ему интересно, может найти сам.
Ещё через пару дней я доковылял в поликлинику. Как у нас лечат, рассказывать неинтересно. Оказалось, что у меня смещение межпозвоночных дисков, и впервые в жизни я услышал грозное: «Это навсегда». Но больше всего меня порадовали восклицательные знаки в карточке и диагноз, написанный на медицинской латыни красной шариковой ручкой. Знаний моих хватило, чтобы разобрать написанное… Цирроз печени! Вот так вот… в неполных тридцать пять.
Пришёл домой, достал лист бумаги, писать завещание. И обнаружил, что завещать-то мне и нечего. За тридцать пять лет я умудрился ничего не накопить. Впрочем, и сейчас, к шестидесяти годам, имущества у меня не стало больше. Делать нечего, пошёл выяснять, за какие провинности медицина решила меня похоронить. Оказалось, билирубин у меня в крови на таком уровне, что бывает лишь у законченных алкоголиков за день до смерти от цирроза. А раз я грузчик, то значит, алкоголик, и мне прямая дорога «в наш советский колумбарий».