По тому, как Саня Трамвайщик пил, можно было догадаться, что не в торте там дело, но никто Саньке не перечил, слушали молча и соглашались. Начальники сплошь гады и любят чморить невинных; кто бы сомневался.
Витёк — молодой парень, маленький и вертлявый. Образования у него не было никакого, и кроме как грузчиком он и не работал нигде. Зато он был великим специалистом по части, что где стырить. Говорил быстро и неразборчиво, обильно уснащая речь словами, которые давно уже не воспринимаются ухом как матерные. Произносятся они подобно междометиям, когда медленная мысль не поспевает за говорливым языком. Так что, мнение, будто низшие слои нашего общества непрерывно матерятся, совершенно ложно. Разумеется, запретных слов среди грузчиков нет, эвфемизмов они не знают, называя соответствующие органы человеческого тела и сексуальные действия теми словами, которые считаются непристойными. Но это никоим образом не ругань, а всего лишь простота нравов. Вот когда начинал ругаться кто-то из начальства, это был мат, исполненный грязи и скверны. А грузчики в массе своей не ругаются, это я знаю точно.
И последний, а, вернее, первый в нашей бригаде — Петя. Признанный всеми бригадир, хотя никаких бригадиров в штатном расписании не было. Был Петя широк в плечах, низок ростом, косолап и молчалив. Чёрного слова от него я не слыхивал даже в качестве смазки языка. Говорил он только по делу, и его слушались.
Когда я представился своим будущим коллегам, именно Петя спросил:
— Прежде работал?
— Нет, — ответил я, понимая, что под словом работа понимается труд грузчика и никакой другой.
— Вози тару, — сказал Петя и, повернувшись к Сане Хромому Глазу приказал: — Покажешь, как.
Если когда-нибудь мне доведётся вновь стать грузчиком, и в нашу бригаду придёт новичок, я тоже для начала пошлю его возить на рогах пустые молочные ящики. Дело, казалось бы, простое, но с непривычки стопки норовят рассыпаться, а рога то и дело наезжают на невидимые препятствия. Впрочем, через полчаса вертлявый инструмент уже слушался меня, а потом я обнаружил, что возить ящики с бутылками значительно проще, тяжесть прижимает колёса к земле, и рога не вихляются.
От Пети я услышал три правила грузчицкой работы. Они просты и несомненны. Первое: ничего не бери пальцами. Второе: ничего не поднимай руками. Третье: не касайся железом кости.
Объяснения правилам просты. Если во время работы давать большую нагрузку на пальцы, то через неделю они начнут нестерпимо болеть, а через год будут навеки искалечены артрозом. Пакеты, ящики, всякую мелочёвку, которую, казалось бы, так легко хватать пальцами, следует брать, зажимая ладонями. То же самое и с руками. Всякий груз, особенно на высоту, следует поднимать становой силой. В противном случае приступ миозита не заставит себя ждать. Попробуйте руками выжать на высоту два метра деревянный ящик с двадцатью бутылками подсолнечного масла. Для молодых и юных напоминаю, что в ту пору масляные бутылки были стеклянными, а это совсем иной вес, нежели терефталевые, в какие расфасовывают масло сегодня. Всё вместе весит чуть больше двадцати килограммов. Вес не особо большой, но ведь масло по одному ящику не привозят; норма на машину двести пятьдесят штук. И когда в тридцатый раз вырываешь ящик на вытянутые руки, чтобы поставить его на самый верх стопки из шести таких же ящиков, оказывается, что руки имеет смысл пожалеть. Ящик поднимается толчком, что так красиво демонстрируют штангисты. А руки тут как бы и вовсе не при чём.
И, наконец, третье правило. Оно касается разгрузки мяса. Мороженая говядина приходит в магазин в полутушах, весом 120–180 килограммов каждая. Полутуши выволакиваются из фургона прямо на затоптанную и заплёванную эстакаду, затем их несут взвешивать и лишь после этого убирают в холодильник. Каждую полутушу несут два человека. Инструментом в этом деле является остро заточенный стальной крюк длиной около полуметра. Крюк вгоняется в мясную мякоть, другой рукой полутуша придерживается за голяшку. Вся тяжесть ложится на крюк и вытянутую руку. Но если крюк каким-то образом зацепил кость, его нужно выдернуть и воткнуть заново. С кости крюк может соскользнуть или сама кость переломится, и тогда стальное жало воткнётся прямиком в живот.
Во всякой профессии есть свои хитрости, без которых самая простая работа оборачивается мучительным, а то и опасным делом.
Примерно через месяц в бригаде произошла первая ротация. Мой наставник, бригадир Петя не вышел на смену. Не было его и через день. И только в следующий раз он появился. Шагал неестественно прямо, в руке белел сложенный листок с заявлением: «Прошу уволить меня по собственному желанию потому что я ушёл в запой и работать не могу».
Начальство Петю ценило, так что ему даже предложили оформить на время запоя отпуск, но Петя сказал, что пить будет долго, оставил заявление на эстакаде и, косолапо ступая, ушёл из универсама и моей жизни. На том и закончился месяц ученичества.
РАБОТА НА ЧЕСТНОСТЬ
В середине дня приходит машина с бормотухой. Двести пятьдесят ящиков с портвейном «Три семёрки». Работа тяжёлая и соблазнительная. В таких случаях в помощь эстакаднице Нилке прибегают дамы из винного, идёт тщательный пересчёт бутылок, а грузчики норовят неприметно тюкнуть у какой-нибудь бутылки горлышко; тогда напиток пополам с битым стеклом, оставшийся в донышке, идёт в их пользу.
Ситуация, как говорится, фрустрирующая.
Но на этот раз приехал знакомый шофёр, который знает нас всех, и мы знаем его.
— Ребята, на честность? — спрашивает шеф.
— На честность! — радостно подхватывает бригада.
Машина ставится к эстакаде, а Нилка с шофёром уходят пить чай. Из винного тоже никто не появляется. Открытая машина с бормотухой на полчаса остаётся в полном нашем распоряжении. Все знают: идёт работа на честность. Теперь, если окажется недостача или бой, они пойдут за наш счёт. Но ни того, ни другого не будет, грузчики своё дело знают.
На острие атаки оказываюсь я и Витёк. Здесь необходима скорость и слаженность. Мне работа на честность совершенно не нужна, но бригаду подводить нельзя, и я стараюсь.
Ящики с бормотенью тяжёлые, неудобные, иной раз не вполне целые. Схватишь такой рывком, дно может отвалиться, бутылки посыплются на бетонный пол. А сейчас, к тому же, речь идёт не просто о том, чтобы ставить ящики на тележку по четыре штуки. Каждый ящик я наклоняю, так, чтобы видеть уровень жидкости в бутылках. Не знаю, как на винзаводе осуществляется разлив, но в каждом ящике три-четыре бутылки налиты заметно полней остальных. Их быстро отставляю в заранее подготовленную тару. Из соседнего ящика ставлю в пустые гнёзда уже обработанные бутылки.
Витёк сидит рядом. В руке у него черенок алюминиевой ложки. Этим нехитрым инструментом он одну за другой вскрывает бутылки. Движения профессионально отточены, на каждую бутыль уходит секунды полторы.
Не так давно мне пришлось читать в каком-то дурном романе описание того, как мужики распивают бомбу бормотени. Так они, чтобы вскрыть бутылку, греют пробку зажигалкой! Дилетанты! Витькина ладонь на мгновение накрывает горлышко, черенок, зажатый четырьмя пальцами, зацепляет край полиэтиленовой пробки, — одно движение — и бутылка открыта.
Излишки портвешка сливаются в стоящую рядом трёхлитровую банку. Пробка ставится на место, хлопок ладонью — бутылка запечатана.
Витёк не просто виртуозно вскрывает и закрывает бутылки. У него верная рука, он никогда не отольёт лишнего. Не было случая, чтобы покупатель устраивал в винном отделе скандал из-за того, что бутылка недостаточно полна.
Обработанные бутылки ставятся в отдельный ящик, откуда я беру их, чтобы ставить на место вынутых.
Остальная бригада, три человека, не торопясь, аккуратно возят ящики на тележках, аккуратно сгружают их в отделе. Спешка здесь неуместна; надо дать нам с Витьком время, чтобы как следует обработать все переполненные бутылки.
С машины удаётся надоить пять-семь литров бормотухи. Трёхлитровые банки выносятся во двор и запираются в железном ящике, где дворник Михалыч хранит свой инвентарь. Михалычу семьдесят два года, он, как и я, человек непьющий, но грузчиков понимает, поэтому вино сбережёт, а напиться прежде времени не позволит.