Исключили из комсомола, института. Причём мой близкий друг Лёва Айвазов, секретарь институтского комитета комсомола, на мой панический вопрос «За что?!» ответил:
— Знаешь, лес рубят — щепки летят. В этом деле лучше перегнуть, чем недогнуть.
Психоз с перегибом был столь велик, что чудесный парень с нашего курса Виктор Петько, заболев манией преследования, бросился под поезд, а слепой студент Инчев — повесился.
Вскоре арестовали и Лёву Айвазова. К счастью для меня, в это время в передовице «Комсомольской правды» упомянули нелепое основание исключения, и меня восстановили и в комсомоле и в институте. На последнем курсе пединститута, двадцати лет от роду, стал я преподавать историю партии в вечерней школе взрослых № 1 при Ростсельмаше. Учениками были бородатые, семейные начальники цехов, мастера. А я — петушок — хорохорился. Однажды поднимает на уроке руку бородач, говорит застенчиво:
— Товарищ преподаватель, я был делегатом на шестнадцатом съезде партии, и там было немного иначе, чем вы рассказали.
Петушок извернулся:
— Вот хорошо! Участник съезда расскажет нам, как было.
Энергии хватало на всё: и забежать вечером на литгруппу при доме медработников, куда заглядывали писатели Бусыгин, Письменный, где читал свои стихи юный Солженицын; отправиться с группой летом на работу в совхоз «Гигант» или в Аксайскую МТС весовщиком и привезти оттуда заработанную пшённую крупу; и выступить в театре при обсуждении пьесы «Платон Кречет»; и закончить школу бальных танцев.
После окончания института попал преподавателем педучилища в село Петровское Орджоникидзевского края[2]. Преподавал не только историю, но и методику её преподавания, и Конституцию. По 10 уроков в день, так что стал даже чувствовать, что с головой происходит неладное. Веду… десятый урок, поздно вечером. И вдруг чувствую, что «отделяюсь от самого себя». Вижу себя со стороны, слышу как чужой свой собственный голос.
Я встревожился. Дело в том, что когда учился на втором курсе, сошла с ума мама (скорее всего, на почве климакса). Я возил её в почтовом неосвещённом вагоне в Армавир, в Харьков, но её нигде не принимали в психиатрическую больницу. На остановках поезда она вскакивала:
— Пойду в поле…
Наконец, в Харькове её приняли, но там она вскоре умерла.
Я вбил себе в голову, что «по наследству» тоже «спячу», и в Петровском пошёл к невропатологу, объяснил, что происходит со мной. Он прописал прогулки, сокращение нагрузки, и всё действительно прошло.
Вообще я, вероятно, склонен был к мнительности. Так, во время своих студенческих каникул в Харькове у сестры, начитавшись книги Фридлянда «За закрытой дверью», обнаружил у себя… сифилис, хотя к своим 20 годам женщину ещё не знал. Но это меня не смутило — мало ли что, им ведь можно заразиться и через кружку, и через бельё. Пока сестра была на работе, я нашёл платную венерическую поликлинику, заплатил 30 рублей за визит и предстал перед врачом. Это был старичок.
— Спустите штаники, — попросил он. — Сдвинув очки на самый кончик носа, посмотрел и сказал: — Лишнего сифилиса у меня для вас, молодой человек, нет. Купите зелёнку и смажьте этот прыщик.
Здесь же в Петровском, в местной крохотной газете, напечатал я то ли в конце 36-го, то ли в начале 37 года свой самый первый рассказ «Всё по-новому». Как это ни странно… юмористический. Рассказ о том как 90-летний дед по фамилии Бесштанный решил прыгнуть с парашютной вышки, а прыгнув — переменить фамилию, — барская выдумка, оскорблявшая его род. Студентками у меня были деревенские девушки, лет 18–19, страшно смущавшие молодого учителя своими смеющимися глазами. Но, преодолев робость, я обучал их после уроков бальным танцам, ходил с ними на прогулки в лес, бывал у них в общежитии и всем этим вызвал недовольство своих пожилых коллег, считавших, что это «амикошонство» и «педагогическое заигрывание». Они вряд ли были правы: недавно я получил письмо от почти 60-летней учительницы, которая вспоминает «петровскую пору» как самую светлую в жизни своей и сокурсниц.
Но в памяти остались от Петровского и тягостные воспоминания 1936–1937 годов. Каждое утро, приходя в училище, узнавал, что ночью арестовали то директора, то завуча, то учителя. Почему-то ощущения страха не было, вроде бы всё это тебя не могло коснуться, хотя позже я узнал, что очень могло бы.
Дело в том, что в меня влюбилась учительница младшего класса высокая огневая Мария. А у неё был жених — кругленький, болтливый, как позже мне стало известно, секретный сотрудник НКВД. Когда я уехал из Петровского в Ростов, то через год-другой появился здесь и жених, ставший мужем, любитель шуток и присказок:
2
Село Петровское входило в состав Ставропольского края, который с марта 1937 по январь 1943 г. назывался Орджоникидзевским.