И прозвище за ним осталось поныне, хоть литваки теперь тоже научились хорошо есть и пить, и в смысле роскоши следуют Варшаве буква в букву: очень любят украшения и театр и тратят деньги широко.
С детьми дяди я заходил в разные дома. Там всё ещё высказывались по адресу «литваков-свиней», особенно дамы. Каждая дама рассказывала какую-нибудь нелестную историю о литваках. Но одним бранным словом для литваков дело не обходилось. Для них ещё было припасено красивое прозвище «литвак-голова крестом» из-за склонности к просвещению. В то время, как польские евреи спали, и наибольшую роль у них играл ребе – у литваков возникло много маскилей с громкими, прославленными именами, зовущими сонный еврейский мир к просвещению.
Часть евреев в Варшаве также была увлечена культурой. Но уже тогда возникли в их среде ядовитые ростки ассимиляции, и они совершенно отделились от ортодоксов. Носили короткое платье, женщины не покрывали голову париком, говорили только по-польски, а не на идиш. Ортодоксы называли их немцами, считая, что для таких гоев это ещё деликатное имя. Ортодоксы строго следили, чтобы дети их не разговаривали и не встречались с детьми «немцев», чтобы «немцы» не сделали из их детей гоев.
У литваков, однако, происходило смешение. Внешне не было никакой разницы между ортодоксами и интеллигенцией. Длинный кафтан вовсе не был вывеской для ортодокса, и набожный еврей мог быть одет совсем по-европейски. Хаскала более или менее уживалась с религией. В долгополой одежде мог ходить полный апикойрес, а в короткой – вполне набожный еврей.
Естественно, что после польского восстания явилось много всякого рода литваков, и польские евреи не могли различить между литваками - кто есть кто: кто набожный, кто маскиль, а кто полный апикойрес. Поэтому они литваков очень боялись: как бы те им не навредили со своей Хаскалой и безбожием; и тогда выплыли такие прозвища, как «литвак-голова крестом», чтобы меньше с ними сближаться.
Просвещение – во-первых, короткое платье – во-вторых. Короткое платье и просвещение – это гойское, крестоголовое. Это – источник второго прозвища. Я уже говорил, что сын дяди часто со мной ходил по улицам. И по дороге знакомил меня с бурлящей варшавской жизнью и отвечал на мои провинциальные вопросы, которыми я его забрасывал.
Помню, как однажды, проходя с ним по Налевкам, встретил я сына Израиля-Хаима Фридберга, парня, немного моложе меня. Одет он был по-немецки. Мы, естественно, расцеловались и разговорились. Он мне рассказал, как сразу же после восстания отец его приехал в Варшаву, и сейчас они здесь живут. Молодой человек был рад встрече со мной и пригласил меня в гости. Его семья была очень предана нашей семье. Эта встреча меня тоже очень обрадовала. Я ему обещал прийти. По окончании нашей мимолётной и радостной беседы я огляделся в поисках моего родственника. Ищу, ищу, а его нет. Смотрю во все стороны и не нахожу. Спрашиваю Фридберга:
«Ты не заметил, куда делся молодой человек?» Он рассмеялся:
"А ты не заметил, что как только он увидел, что ты расцеловался с «немцем», он тут же убежал, как от огня".
Я этого никак не мог понять. Я попрощался с Фридбергом и пошёл домой. Там ко мне первым бросился навстречу мой родственник и категорически заявил, что, если я хоть раз, идя с ним по улице, встречу "немца" и остановлюсь с ним поговорить, то он, мой родственник, со мной больше не выйдет; что для него самый большой позор – стоять с "немцем". Также и я - сказал он мне -взявшись быть в Варшаве меламедом, не должен встречаться с «немцами», не должен вести с ними никаких разговоров. Иначе хозяева тут же отберут у меня детей, будь я даже величайший в мире гаон.
Это меня странным образом лишило мужества. Все мои усилия были направлены на то, чтобы оказаться среди маскилим и как-то освоить науку, а тут я должен сторониться людей, среди которых я только и могу этого достичь, не должен встречаться с интеллигентными евреями.
Если так, то какой толк в Варшаве? Уж лучше жить в деревне – пропадать, так пропадать. Снова я с горечью понял, что мне надо заняться деревенскими делами, корчмой или арендой, что этим всё кончится. Лучше быть в деревне кем-то, чем в Варшаве никем - быть меламедом - лицемером, вести себя, как фанатик среди фанатиков – на что я совершенно был неспособен и от чего достаточно страдал у отца.