"А, да ты знаток!" - я с трудом сдержал смех. Мне захотелось спросить его из главы 14. Там рассказано о том, как Авраам захватил всех пятерых царей, воевавших с Содомом. К Аврааму вышел царь Содома и Малки-Цедек, царь Шалема. И этот последний, Малки-цедек, благословил его, говоря: "Благословен Аврам Богом Всевышним".
Я его спрашиваю, не может ли он ответить на вопрос, кто такой был это Барух[30] - из лучших друзей Авраама или Лота?
Опустив глаза на стол, он еле слышно сквозь зубы цедит:
"Из лучших друзей Авраама".
Ну, тут я уже закрыл Тору. Что с ним было дальше разговаривать?
Сильно мне было досадно на даяна, всучившего "грубому ешувнику" невежду под видом меламеда. Хорош даян - нечего сказать. Мне оставалось ехать в Антополь - местечко, известное своими учёными и богачами.
Приехал я в Антополь вечером и тут же, как полагается, отправился в бет-мидраш. Там сидят молодые люди и занимаются. Я им рассказываю, для чего приехал, и о неприятности с тем меламедом.
"Меламед, не знающий древнееврейского"
Все засмеялись.
Я заметил у стола молодого человека с рукой и лиловым платком на раскрытой Гемаре - против чертей, чтоб не могли тем временем по ней учиться. И после того, как я всё рассказал, этот молодой человек попросил меня пройти на женскую половину, чтобы поделиться со мной секретом. И там, находясь со мной с глазу на глаз, сказал, что он - из Каменца, что зовут его Шлоймо и что он зять брисского даяна и известен как илуй.
Но собственно секрет заключался в следующем: он - единственный сын и должен явиться на призыв. Но боясь, что не попадёт в число льготников, он призыва избегает. Здесь, в Антополе, он занимается с богатым молодым человеком и берёт семь злотых в неделю, включая субботы. Он может даже получить место меламеда в деревне у богатого ешувника по восемьдесят рублей за срок и на всём готовом, но не хочет ехать ни в какую деревню к ешувнику.
Но зная мою семью, он был бы рад у меня поселиться. В деревне ведь безопаснее.
"Только я должен у вас спросить, - наклонился он ко мне с особой серьёзностью, - имеется ли у вас в доме Талмуд?"
"Имеется".
"Спокойно ли у вас?"
"Спокойно".
"Если так,- сказал он, очень довольный, - я с большим удовольствием к вам поеду". И у молодого человека просветлело лицо - очень симпатичное лицо. В каждом его движении был виден способный к занятиям человек, и я тоже был очень рад. Во-первых, у меня будет хороший меламед, во-вторых, будет, с кем проводить время в долгие зимние вечера в нашей большой пустыне. Я пожал ему руку, мы договорились и вернулись в бет-мидраш.
В бет-мидраше шла уже послеобеденная молитва. От слов и от мелодии разливалась грусть, и я невольно вспоминал мои добрые, сладостные, беззаботные детские годы.
После вечерней молитвы я вернулся к себе в корчму. Шлоймо был уже там с вещами (так ему нетерпелось) и с несколькими молодыми людьми, пришедшими меня проводить.
Я запряг лошадь, сел в бричку и взял вожжи в руку. Вожжи очень импонировали моему меламеду. Он их у меня забрал и стал сам "править" лошадью. Ему это явно доставляло большое удовольствие. Он был взволнован, как ребёнок - в первый раз держал в руке вожжи.
Молодые люди нас довольно далеко проводили, явно нам завидуя - вернее, завидуя быстрой езде, перемене мест, что так сладостно в молодости.
В Кошелево мы приехали поздней ночью.
Но там ещё сидел первый "меламед", и мне ещё надо было разобраться с ним, что было нелёгким делом.
Я уложил Шлоймеле как единственного сына спать, а сам сел писать письмо "губернатору".
В письме я его хорошо отчитал за "подарок", которым он меня удостоил. Просто разбил сердце. Как можно такое делать? Всё равно, что убить человека.
Написав письмо, я тоже отправился спать с мыслью, что завтра должен быть конец.
Назавтра с утра я велел запрячь лошадь, чтобы послать "подарок" назад в Селец "губернатору" вместе с письмом.
"Меламед", однако, ехать не желал и со слезами на глазах взывал к милосердию, просил позволить ему обучать моих детей.
"Как же это я так уеду?" - спрашивал он.
"Как же это я вас оставлю?" - спрашивал я.
Но говори так, говори сяк - без пользы. Переговорить его невозможно.
Я видел, что ничего тут не могу придумать, и предложил ему поехать с моим письмом в Малеч к раввину. Что тот решит, то я и исполню.
Дурак на это согласился. Он был уверен, что я просто против него настроен. Я приписал несколько слов для малечского раввина - таки о подлинных вещах - и он уехал, питая большие надежды.
30
Значение собственного имени Барух - "благословенный", т.е., в отрывке не было речи ни о каком Барухе, а о благословении.