Благодаря реб Липеле молодой человек достиг своей цели.
И я таким образом понемногу втянулся в учение под влиянием моего дорогогоШлоймеле.
К Малечскому раввину я уже ездил всю зиму по два раза в неделю. Я хорошо поработал. Но в то же время пришёл к печальному выводу, что никакой я не знаток, и никакой не маскиль. Ни то, ни другое. Стою посреди дороги - не там и не тут. Понятно, что со стороны кажется, что я Бог весть какой знаток. И это заблуждение иногда мне глубоко ранит сердце.
И как всегда у меня - поделать ничего нельзя.
Но так или иначе - зима доставила мне немало удовольствия. Я был доволен. Доход у меня, как обычно, был побочным делом, побочной мыслью. И моему мозгу было лучше витать в высших сферах Гемары.
Этот Шлоймеле сильно прикипел мне к сердцу. Очень милый юноша, очень честный, очень работящий, очень тихий и - тихо и незаметно влияющий на другого человека. И до сих пор я иногда по нему скучаю.
Помню, как на Песах я так над ним подшутил, что мне до сих пор стыдно. Мы сидели на седере. Наварили и напекли всего вдоволь. Для первых дней я зарезал трёх больших телят, не считая индюка, которого выходила жена.
Мой Шлоймо, слава Богу, плотно покушал. Его долю афикомана[34] я сильно преувеличил, и когда надо было его есть, я увидел, что Шлоймо это не по силам.
Но будучи очень правоверным, он постарался съесть. Видя, что он вот-вот одолеет этот большой кусок мацы, я ему незаметно пододвигаю ещё кусочек, ещё кусочек - то есть, весь его афикоман. Шлоймеле ел, ел, пока не побледнел и не выбежал на террасу.
Там его вырвало.
Не знаю, как поживает сегодня мой милый, мой хороший Шлоймеле. Но где бы он ни находился, он должен меня простить. Бог свидетель, что тогда я от любви и от удовольствия слишком много выпил. Еврей быстро пьянеет.
Кончилась зима, начались полевые работы. Солнце, лес, свежий воздух оторвали даже Шлоймеле от Гемары. Оба мы больше не занимались. Шли в поле, чтобы освежиться на солнце, ездили верхом, совсем, как помещики. Кстати, в деле верховой езды он не очень блистал. Он, бедняга, очень боялся лошадей. Хоть они его и привлекали - как всех слабых влечёт здоровье и сила.
Так прошло всё лето. Шлоймеле теперь бывал больше в поле, чем с Гемарой. Солнце согрело его застывшую кровь, он весь переродился. Он увидел, что солнце, воздух, лес и работа в поле - это тоже важные вещи.
И благодаря Шлоймеле, я совсем не заметил, как пролетело лето. И вот уже осень, пахнет месяцем элюль[35]. Листья желтеют, листья падают.
И как раз перед новым годом Шлоймеле, к моей великой сердечной боли, уехал домой. Его вызвали на военную комиссию. Отец его переделал призыв на этот год. После его отъезда на меня напала ужасная тоска, и я долго не мог успокоиться. За этого юношу у меня обливалось сердце кровью.
Как-то вскоре после его отъезда прочёл я в газете "Ха-Мелиц", которую я выписывал, корреспонденцию из Гродно о том, что каменецкого илюя Шлоймо отдали в солдаты, что он - на постое в Гродно. И весь Гродно для него старается. Новость произвела на меня тяжёлое впечатление. Но тут же я успокоился: Шлойме действительно освободили - настолько гродненская община его ценила и жалела.
Глава 16
Меня снова тянет в путь. – Контракт с Шеметом. – Мой родич из Киева. – Я пою лошадь.- План уехать в Киев. – Мой дед. – У Шемета. – Поучения деда. – Я всё продаю. – Только Киев. – Поездка. – Первое приветствие. – Облавы. – Я лежу под кроватью. – Страх. – Плач. – Отчаяние и раскаяние. – Арестованный еврей.
После отъезда Шлоймеле я стал серьёзно думать о том, чтобы оставить этот медвежий угол. С помещиком Шеметом у меня был контракт на три года. На самом деле у него можно было сидеть вечно. Просто был у него обычай - заключать с каждым съёмщиком договор на три года, и потом, если жили дольше, он уже ни с кого сверх того не брал.
Так что я мог жить в Кошелеве, я сколько хотел, даже и после смерти Шемета. Дочь его тоже не хотела менять традицию, поскольку не хотела пока продавать имение. Доход я тоже имел.
Привыкнув, может быть, я бы там себя лучше почувствовал. Но как раз к тому времени, когда я стал думать о том, как бы выбраться из Кошелева, мой свояк Арон Цейлингольд переехал из Пинска в Киев. Город этот тогда стал к себе сильно привлекать евреев.
34
Кусок мацы, который в начале пасхальной трапезы кладут под подушку, на которую опирается хозяин дома, и который съедают в конце седера.