Такой дурак этот околодочный - не понимает нашей радости.
Тут Липский открыл рот и объявил ему с пьяным восторгом, что для евреев начались лучшие времена. Манифест там пане околодочный к евреям не цепляться, не трогать пане околодочный, присоединяйтесь к выпивке пане околодочный вот - бутылки вина пане околодочный.
При таком количестве вина стражу порядка не требовалось никакого объяснения. Он только широко открыл рот и лил туда один за другим стаканы крепкого вина.
Компания ещё больше воодушевилась - схватили Липского с околодочным - вино их сравняло - и стали подбрасывать обоих.
Так кутили и пели до самого рассвета, шумели и кричали, и околодочный ушёл очень довольный, с ещё одной бутылкой крепкого вина в кармане. Такая уж у них природа.
Но еврейская радость - очень коротка, а мы, дураки, этого не знали. Мы не знали, что предстоят тёмные, горькие и тяжкие, тяжкие дни - долгие, как еврейское изгнание, которые никогда не сотрутся из памяти. Я, однако, забегаю вперёд, а с бедой нечего спешить: с таким товаром не опоздаешь.
Возвращаюсь к своему вину. Я крепко за него взялся и заготовил товара что-то на добрых несколько сотен рублей. Как я сказал, меня здорово разрекламировали.
На Пурим я продал приличное количество вина, и в предпасхальную неделю оно у меня шло нарасхват - прямо, как вода от мацы. Я увидел, что могу продать в пять раз больше и ещё больше заработать. Но у меня осталось слишком мало времени, чтобы приготовить - на это требовалось пять-шесть недель, и, не имея другого выхода, я почти вдвое повысил цену. Повёл себя, как хороший купец, и никто не торговался - только подавай вино.
И, как я и предвидел, за день до кануна Песах пришли аж от банкира Гурвича за пятью бутылками вина, и мне пришлось выцеживать из бочек последнее - я радостно думал, что у меня в руках - хорошее дело, надёжный заработок, что больше мне не придётся скитаться - почувствовал почву под ногами.
Но вино - себе льётся, а работа на пользу обществу - тоже чего-то стоит. И меня она привлекла в самый разгар заработка.
Реб Гирш Эпштейн часто ко мне приходил и рассказывал об общинных делах - о тех, что он уже переделал и о тех, что в Киеве только предстоят. "Богачи, - говорил он, от души радуясь, - швыряют деньгами. Они дают, сколько их просят, мадам Розенберг не устаёт день и ночь заниматься благотворительностью и добрыми делами. Только сегодня видели, как она едет в двенадцать часов в районе Подола с ящичком для прошений. И реб Израиль Бродский всё больше и больше раздаёт и жертвует. Объявился и новый жертвователь - некий лесоторговец Гальперн, раздающий милостыню сверх меры".
Реб Гиршу не доставало только пары помощников, так как не мог же он один разрываться. "Нынче, - говорил он, - самое хорошее время для работы на пользу общества". Естественно, что его слова очень сильно на меня действовали. Во мне начинала закипать кровь.
"Реб Гирш, - говорил я ему с воодушевлением, - доход я имею. Дела у меня идут совсем не плохо. Я бы хотел быть вашим помощником. Дайте мне работу - я сделаю. Но, может быть, следует впрягать в работу молодых - кавалеров и барышень. Я себе возьму на помощь Липского, а он привлечёт студентов".
Эпштейн порадовался и тому и другому - и тому, что я имею доход, и тому, что готов работать на пользу общества.
Ещё одного такого, как этот Эпштейн, я за всю жизнь среди общественных деятелей не встречал - такого благородства, самоотверженности, такой преданности делу, такого воодушевления и чистоты. А я общественных деятелей видел немало. Были, кто обладал тем или других из достоинств Эпштейна, но - не всеми вместе и не в такой мере.
Чего он только не делал! Он собирал мацу для Песах, собирал деньги на леченье бедняков, на покупку машин для работников, если тем было не на что их купить самим. Собирал на бедных невест, бедных юношей, стариков, сирот, погорельцев, калек и т.п. Был он очень сильно, чистосердечно набожным - и с сыном своим, очень способным молодым человеком, всю жизнь не разговаривал после того, как тот напечатал одну статью в тогдашнем "Кармеле". Но променял спокойное изучение Торы, как подобало бы такому набожному еврею, на трудное дело сбора пожертвований.
Никогда не видели, чтобы он занимался. Даже молитве он редко предавался. Видели его только бегающим от дома к дому, с улицы на улицу. Зато он заслужил большую любовь даже у безбожной киевской молодёжи. И молодые барышни никогда не отказывались ходить по его поручениям.
В то время сильно выросла популярность Мандельштама[51]. Бедняки к нему тянулись со всех сторон и изо всех углов. Видно было сразу, что речь идёт о величайшем еврее в Киеве.
51
Мандельштам Макс Эммануил (1839-1912), глазной врач, доцент Киевского университета. Потрясённый погромами на Юге России в начале 80-х годов, включился в активную деятельность по поощрению евреев к эмиграции в Палестину и США.