(два последних стиха относятся к погоде, которая была дождливая). На следующий день мы отбыли, как и прибыли, на императорском пароходе до Елагинской пристани. Описав подробно все инциденты нашей поездки в своем дневнике, я кончаю так: «…nous voguons pas une vague n’agite la mer, M-r Arséniеf (впоследствии адмирал Дмитрий Сергеевич) nous offre du thé, — nous en prenons avec plaisir, — on rit, on cause, on s’amuse. Notre aimable capitaine apporte plusieurs volumes de caricatures. On se les partage, on les regarde, on rit encore, on s’amuse toujours. Tout à coup un matelot semblant sortir de dessous terre présente un plateau chargé des plus beaux fruits. On est enchanté, on s’écrie — „Mais c’est une féerie vraiment“. On mange des fruits, ils sont exquis. On remercie le galant capitaine. Tout à coup on aperçoit Elaguine devant soi. Quoi, déjà! s’écrie-t-on. Oui déja, la traversée est finie, le beau rêve aussi. En montant en calèche, les grandes demoiselles d’Oranienbaum redeviennent les petites bûches des Forestiers. Adieu grandeurs! Аdieu honneurs! Effacez-vous devant les leçons, les exercices de Henselt et leur suite, étonnés d’être restés quatre jours sans fonctionner!»[295]
Жестокая война все еще продолжалась. Малахов курган стоял последним отважным борцом за честь родины. Я читала только что появившиеся «Севастопольские рассказы» графа Л. Н. Толстого[296], и сердце сжималось от энтузиазма и от боли при описании этой геройской эпопеи. Наконец 26 августа войска удалились, оставив неприятелю одни окровавленные развалины, как писал в своем донесении князь Горчаков[297]. После этого события мир был близок, и, несмотря на угнетающую скорбь, чувствовалось облегчение вследствие прекращения стольких адских страданий. Что касается до меня, то жизнерадостность моя очень быстро взяла свое. В эту зиму мне было особенно весело. Мы постоянно виделись с нашими друзьями Орловыми-Давыдовыми, Паниными и Куракиными, давно уже возвратившимися в Петербург. Кроме них наше постоянное общество составляли Гри-Гри Голицын[298] (уже камер-паж)[299], товарищ Бориса, юнкер Кавалергардского полка князь Долгорукий (родители коего были в Полтавской губернии)[300] и студент университета Иван Иванович Рюмин. Мы играли комедию, что я любила больше всего. У Куракиных была устроена сцена, мы исполняли две пьесы Скриба: «La demoiselle à marier» и «Le Menteur Véridique»[301]. После спектакля мы танцевали. Вообще часто бывали танцевальные вечера, на которых я безумно веселилась. За мной ухаживали, и это мне страшно нравилось, и моя голова была полна разговорами и воспоминаниями о бальных эпизодиках, которые я лихорадочно записывала в моем дневнике, не имея никого, кому могла бы поверить свои восторги. Великая княгиня Елена Павловна также приглашала меня на свои маленькие вечера. На одном из них была исполнена Kinder Symphonie[302], род музыки, впервые вступившей тогда в моду. Основание составляло фортепьяно Лешетицкого с аккомпанементом квартета музыкантов, и при этом играл целый оркестр из детских инструментов, долженствовавших изображать пение птиц. Нужно было только знать счет и следить по нотам, чтобы выступить вовремя. Мне тогда дали какой-то инструмент, который должен был изображать перепелку, и пришлось руководить двумя моими соседками, которые не умели твердо считать такты. Пока я стояла за моим пюпитром, ко мне подошла дама, которая стала любезно говорить со мною. Сначала я ее не узнала, но в течение разговора поняла, что это была Императрица Мария Александровна. На этом же вечере я была представлена великим княгиням Александре Иосифовне и Марии Николаевне. Все были ко мне чрезвычайно ласковы и добры, так что я не чувствовала робости. Весной мы были приглашены на пребывание в Каменноостровский дворец. Мы там оставались несколько недель до переезда в Ораниенбаум, где Китайский дворец только что был отделан, а для свиты был построен Кавалерский дом при дворце. В этом доме помещались мы, фрейлина Штрандман, адъютанты герцога, состоявший при нем генерал Баумгарт, гофмейстер князь Мещерский[303] (немного позже), и были устроены помещения для гостей. Весь дом блестел свежестью и отличался комфортом. Мы все завтракали и обедали вместе в кавалерской зале, где также происходили изредка вечерние собрания, на которые приезжала великая княгиня со своим супругом, а мамá принимала. Анна Карловна Фридберг уже вышла замуж за Лешетицкого. Музыкальный элемент на этих вечерах состоял из пения г-жи Соколовой и моей игры, что меня всегда смущало, тем более что я играла наизусть. Но чаще всего собрания происходили в Китайском или Большом дворце у великой княгини Елены Павловны. Там общество было очень многолюдное и оживленное. Гостили поочередно князь Петр Андреевич Вяземский, некоторые дипломаты, граф Кейзерлинг, князь Павел Павлович Гагарин, граф Киселев, а постоянно пребывали: Одоевский, несколько немецких принцев из родни великой княгини, между ними веселый принц Николай Нассауский (впоследствии женившийся на дочери Пушкина г-же Дуббельт)[304], и также великая герцогиня Веймарская, Мария Павловна, приглашенная присутствовать на коронации, назначенной на 26 августа. Эта принцесса была другом юности моей бабушки княгини Голицыной, бывшей фрейлины Императрицы Марии Федоровны. Поэтому она пожелала видеть внучку ее старой подруги, и я была представлена ей на первом же вечере. Она также была в большой дружбе с нашим дедом князем Александром Борисовичем Куракиным[305], который даже умер, гостя у ней в Веймаре. Тело его было перевезено, по желанию Императрицы, из Веймара в Павловск, где оно покоится в церкви под памятником, сооруженным ему Государыней, с надписью: «Другу супруга моего». Собрания в Большом дворце происходили в большой круглой зале, называемой Японской, оттого в шутку звали наши оба дворца «la Chine et le Japon»[306]. Я всегда была приглашаема на них и очень веселилась. Играли с большим оживлением в petits jeux[307]. Особенным успехом пользовалась игра под названием la Poste[308], где приходилось перебегать постоянно из одного места в другое. Кроме того, была музыка, и велись умные разговоры, к которым я прислушивалась с наслаждением. Довольно часто великая княгиня Екатерина Михайловна брала меня с собой, для обратной езды в «Китай». Тут началось мое сближение с этой высокой душой, которое никогда не прерывалось.
294
«Говорят, что искусства Италии, собравшись путешествовать на север, полагали, что найдут там свою вторую родину под великолепными апельсиновыми деревьями. Говорят, что появление поэзии воскресило север, только солнце из ревности осталось [на юге] охранять дом» (
295
«Мы плывем, и ни одна волна не колеблет море. Арсеньев <…> предлагает нам чай, — мы пьем его с удовольствием, смеемся, беседуем, развлекаемся. Наш любезный капитан приносит несколько томов карикатур. Делим их между собой, смотрим, снова смеемся, по-прежнему веселимся. Вдруг, будто появившийся из-под земли, матрос предлагает нам блюдо, наполненное самыми прекрасными фруктами. Все восхищены, восклицают: „Это, право, феерия!“ Едим фрукты, они превосходны. Благодарим обходительного капитана. Неожиданно перед нами открывается Елагин остров. Все восклицают: „Как, уже!“ Да, уже, переправа окончена, а с нею и прекрасное волшебство. Садясь в коляску, знатные девицы из Ораниенбаума вновь становятся маленькими поленьями в руках лесничих. Прощай, величие! Прощайте, почести! Исчезайте перед уроками, упражнениями Гензельта и ему подобных, удивленных тем, что четыре дня оставались без работы!» (
296
«Севастопольские рассказы» были опубликованы в журнале «Современник» (1855. № 6, 8; 1856. № 1).
299
Камер-паж — придворный чин. С 1800 г. камер-пажами являлись 16 лучших воспитанников Пажеского корпуса.
304
Принц Николай-Вильгельм Нассауский женился морганатическим браком на дочери А. С. Пушкина Наталье Александровне (в первом браке за М. Л. Дубельтом), получившей титул графини Меренберг.