Он и представить себе не мог, что с его сыном такое случится. Для него это было ужасной неожиданностью. Реб Ореле-меламед знал, что как только Мойше уедет к ребе, Арон-Лейзер разорвёт его на части, и тут же удрал. О побеге его Арон-Лейзер не знал, он послал за ним двух десятских, но услышав о побеге, послал к асессору, прося шестерых десятских, которым что он скажет, то те бы и сделали. Асессор такого делать был не должен, но учитывая хорошие отношения деда с исправником, просьбу выполнил.
Арон-Лейзер послал десятских сорвать крышу с дома реб Ореле, купленного вскоре по приезде в Каменец. Но брат Арон-Лейзера Мордхе-Лейб этого не допустил: так евреи не поступают. Ясно, что опоздай Мордхе-Лейб на час, дом Ореле уже был бы разрушен.
После этого Арон-Лейзер послал курьера, одного из видных хозяев, в Кобрин, сказать ребе, что если тот хочет сидеть в Кобрине спокойно и вести там своё учительство, чтоб сию минуту прислал сына и поклялся его больше к себе не заманивать.
Но ребе, бедняга, ничем не мог в этом помочь. Юный четырнадцатилетний Мойше стал пламенным хасидом и заявил:
«Ребе, душа моя связана с твоей, я тебя не покину до смерти».
Курьеру ничего не оставалось, как передать Мойше от имени отца, что если он тут же не вернётся домой и не поклянётся, что не будет хасидом, то нога его больше не переступит отцовского порога.
Прожив несколько недель у ребе, Мойше стал ещё более рьяным хасидом. Он знал, что не может вернуться домой и стал писать отцовскому свату, реб Зелигу Андаркесу[77], спрашивая, не может ли он, Мойше, к ним приехать и не возьмётся ли тот его защитить от отцовского гнева. Зелиг написал, что берёт на себя эту миссию – он может приехать к нему в Каменец. Мойше прожил несколько месяцев у Зелига и у кобринского ребе. Тесть его, р. Лейзер из Гродно, при этом ничего не знал: его не хотели огорчать.
Тем временем Сара, жена Мойше, родила мальчика, и об этом сообщили р. Лейзеру. Он приехал на обрезание и остановился у брата-раввина. Там он узнал всю историю, что стоило ему много здоровья. Надо же – какая неудача с дочерью: сват сборщик, а зять хасид, что хуже всего на свете. И ясно, как день, что раз кто-то хасид, то его дети, внуки и т.д. тоже будут хасиды. И так поколения уйдут к хасидам. Он решил, что если дочь этого захочет, развести её, и отправился к Арон-Лейзеру, чтобы с ней повидаться. Тот его принял с большим почётом. Гродненский раввин попытался поговорить с дочерью и выяснить её мнение, но тут же понял, что дочь Сара страшно любит своего мужа. Она сожалеет, что он пребывает в чужом месте и что тесть его не пускает на порог и не пустил даже сейчас, на обрезание сына.
Тут р. Лейзер ясно увидел, что всё пропало, и считая, что это – Божья кара, а что Бог делает, так тому и быть – и он, большой миснагид, взялся примирить своего свата с сыном. И после больших трудов ему удалось убедить того просить сына.
И тогда раввин с р.Лейзером пришли вместе с Мойше к Арон-Лейзеру. Мойше бросился к тому как бывало, с плачем, прося остаться для него отцом. Что касается хасидизма, то ничего не поделаешь: это такая вещь, от которой не избавиться даже ценой смерти. Отец себя дал уговорить, и настал мир.
Понятно, что обрезание Арон-Лейзер устроил с исключительной щедростью, по-царски, но когда дошло до того, чтобы дать мальчику имя, то р. Лейзер захотел, чтобы его назвали по имени его отца, р. Ехезкеля, зятя Виленского гаона, а Арон-Лейзер хотел, чтобы ему дали имя его отца, помесячного старосты, реб Вельвеля. Под конец сошлись на двойном имени – Ехезкель-Зэев. Мальчик, из-за которого шла борьба, был я, а мой отец был меня старше на четырнадцать с половиной лет.
Дед снова полюбил отца, а отец открыто и свободно предался своему хасидизму. Каждый день, даже зимой, он ходил, спускаясь по восьми ступенькам, покрытым толстым слоем льда, в микву, с шершавыми, в больших дырах, стенами. И даже съездил к ребе в Кобрин, прося его специально поехать к отцу в Каменец, чтобы тот позволил реб Ореле вернуться в город и учить там детей. Реб Мойшеле, ребе, так и сделал: отправился в Каменец и приехал прямо к Арон-Лейзеру и его сыну. Ребе учтиво приняли и даже приняли его просьбу. Кобринский ребе, реб Мойшеле, играл очень большую роль среди хасидских цадиков. Написали реб Ореле, что он может вернуться, и тот не заставил себя долго просить. Приехал и снова стал учить хозяйских детей, из которых медленно, но верно «сделал» двенадцать хасидов, среди них – Ехезкеля – очень способного, выдающегося сына каменецкого раввина, выдающегося, прямо таки мудрую голову.
Новоиспечённые молодые хасиды сняли тогда для молитвы отдельный штибль[78]. Отец мой постарался у своего отца, чтобы тот позволил хасидам молиться в отдельном штибле. Он уже кончил учить Гемару, больше занялся Зогаром и мидрашем и постигал хасидизм с помощью погружений в микву и песнопений. Так он проводил дни и ночи, а о том, чтобы стать раввином, уже не было речи.