Исполнив свое произведение первым (а у нас было шесть соперников), так как в то время не было принято слушать других участников, я бесцельно брел по улице Мазарини, через мост Искусств, и, наконец, зашел в квадратный двор Лувра. Там я уселся на одну из украшавших его железных скамеек.
Я услышал, как пробило пять. Беспокойство мое возросло до предела. Я говорил сам себе: «Все должно бы уже закончиться!» И это было верно, ибо я увидел под аркой группу из трех человек, занятых разговором между собой, и узнал в них Берлиоза, Амбруаза Тома и господина Обера. Скрыться не представлялось возможным. Они остановились прямо напротив меня, загораживая мне дорогу. Мой обожаемый учитель Амбруаз Тома подошел и сказал: «Обнимите Берлиоза, это ему вы в большой степени обязаны премией!» «Премия! — растерянно воскликнул я, сияя от радости. — Я получил премию!!!» Невозможно выразить чувство, с которым я обнимал Берлиоза, потом своего учителя, затем Обера. Господин Обер успокаивал меня, но разве я нуждался в этом? Потом он сказал Берлиозу, указывая на меня: «Он далеко пойдет, этот сорванец, если избавится от лишнего опыта».
Глава 4
Вилла Медичи
Большую Римскую премию в области живописи, скульптуры, архитектуры и гравюры получили в 1863 году Лейро, Моншаблон, Буржуа, Брюн и Шаплен. Обычай, сохранившийся по сей день, требовал, чтобы мы все вместе отправились на виллу Медичи и посетили Италию. Для меня это была новая и прекрасная жизнь!
Министр финансов передал мне от имени Наполеона III 600 франков и паспорт, подписанный Друином де Люйсом, тогда — министром иностранных дел. Перед отъездом во Французскую академию в Риме мы с товарищами совместно нанесли предписанные визиты всем членам Института. На следующий день после Рождества мы проехали весь Париж, все кварталы, где жили наши покровители, на трех ландо, выделенных нам для этих официальных посещений. Эти три экипажа, где сидели подмастерья, сиречь мальчишки, возбужденные успехом и опьяненные улыбками, которые расточало им будущее, произвели фурор на парижских улицах. Почти все господа из Института сообщили, что их нет дома, чтобы избежать произнесения речей. Знаменитый архитектор Гитторф, проживавший на улице Ламартин, сделал это безо всяких церемоний, просто крикнув слуге из комнаты: «Скажи им, что меня нет!»
Вспомним, что когда-то преподаватели провожали учеников до самых дверей транспортной конторы, что на улице Нотр-Дам де Виктуар. Однажды, когда громоздкий дилижанс, где ученики сгрудились на самых дешевых местах, обеспечивающих сбор всей дорожной пыли, уже готов был двинуться в долгий путь из Парижа в Рим, господин Куде, приближенный художник Луи-Филиппа, вкрадчиво шепнул своему ученику: «Не забывай моих уроков!» Что за наивность, но как она трогательна! Об этом художнике король сказал, отправляя его в Версальский музей: «Месье Куде мне нравится. Его рисунок правилен, цвета хороши, и берет он недорого». О прекрасные времена, когда слово еще ценилось, а выражения одобрения были точными, без налета напыщенности, не то что сегодня, когда вас ими заваливают!
Я порвал с традицией и поехал один по дороге в Геную, где должен был присоединиться к своим товарищам, сев в их экипаж — огромную повозку, запряженную пятеркой лошадей. Причиной тому было, во-первых, мое желание задержаться в Ницце, где был похоронен отец, а во-вторых, навестить матушку, которая жила тогда в Бордигере. Она занимала там небольшую виллу, приятно расположенную среди пальм над морем. Я провел у нее первый день года, совпавший с годовщиной отцовской смерти, и часы эти были наполнены умилением и нежными излияниями. Однако мне следовало с ней расстаться, поскольку мои веселые товарищи уже ждали меня на горной дороге, ведущей в Италию, и смех высушил мои слезы. Такова юность!
Около восьми часов вечера наш экипаж остановился в Лоано. Я признался, что был весел, как обычно. И это правда. Однако смутные мысли все же овладели мной, я чувствовал себя совершенно безоружным перед лицом жизни. Я предавался этим размышлениям, пожалуй, слишком рациональным, в то время как мимозы, лимонные деревья и цветущие мирты Италии струили вокруг меня волнующий аромат. Этот контраст пленил меня, вдыхавшего до сих пор лишь едкие запахи парижских предместий, дух вытоптанной травы, да парфюмерный (именно парфюмерный!) воздух театральных подмостков!
Два дня провели мы в Генуе, посетили там Кампо Санто, городское кладбище, считавшееся лучшим в Италии благодаря роскошным мраморным памятникам. Кто после этого станет отрицать, что самолюбие правит и после смерти?