{Я вообще мало говорил об Анрепе, с которым еще неоднократно встречусь в «Моих воспоминаниях».} Анреп был настоящий рыцарь, но «крепкоголовый»{752}, как выразился Пушкин об одном из моих предков. Он ставил обязанности службы выше всего на свете и потому, хотя считал себя не русским, но вдавался в самые большие опасности, исполняя свой долг, как офицер русской службы; будучи добрейшим человеком, он равнодушно подвергал страшным наказаниям подчиненных ему нижних чинов.
{Я уже говорил о его, впрочем бесполезном, похождении к непокорным горцам, а то}, что он не считал себя русским, не требует доказательства для тех, кто знаком с образом мыслей наших дворян в прибалтийских губерниях. Из многих разговоров его по этому предмету я укажу на следующий. Мы ехали с ним верхом рядом, и он долго смотрел на меня с соболезнованием и сказал, что ему жалко <смотреть на> меня. На мой вопрос, отчего я кажусь ему таким жалким, он отвечал: «Вы не принадлежите более к нашему рыцарству, так как Вы более не лютеранин, а православный. Не понимаю, как мог отец Ваш решиться на такой неравный брак». Мы говорили по-французски, и я «неравным браком» перевожу употребленное им слово mesaillance. Суждение Анрепа не могло не вызвать улыбки на моем лице. Я просил его утешиться, так как я записан в Эстляндской дворянской книге и, следовательно, принадлежу к эстляндскому рыцарству, и сказал, что неравных браков, по моему мнению, не существует, но если и принять взгляд аристократов на неравные браки, то предполагаемый им мезальянс был со стороны моей матери, а не отца, так как мать моя княжна Волконская из Рюрикова рода[85], одного из самых древних родов в Европе, а род отца моего принадлежит к тем многочисленным родам, которые известны в истории только покорением местных населений на прибрежье Балтийского моря, обращением их в рабство, а также принудительным обращением из язычества, а частью и из православия, в римское католичество, а впоследствии в лютеранство, и постоянным, в продолжение нескольких веков, их разорением. К этому я прибавил, что означенные роды наших прибалтийских губерний, и в том числе мой род, в продолжение нескольких столетий не играли и не могли играть, по их положению, никакой роли в истории, и только по присоединении к великой Русской Державе некоторые из них сделались известными; что, видя, как иноверцы в России чуждаются своего отечества, я очень рад, что крещением в православную веру я совершенно сблизился с нашим общим отечеством. На это он возразил мне {тем}, что он, а равно и многие из прибалтийских дворянских родов, служат Русскому Императору, а не России не хуже русских. Не отрицая этого, я прекратил бесполезный разговор; {я только никак не мог понять суждения Анрепа и не понимал, как можно подвергать свою жизнь опасности не за отечество, а в угождение лицу, которого бóльшая часть из служащих так же хорошо, как Анреп, даже в глаза не видали}. Анреп повторил мне в Венгрии приведенную фразу через 8 лет, позабыв, конечно, наш разговор на Кавказе; я ему напомнил о нем и сказал, что и ответ мой будет тот же, так как я нисколько не изменил своих убеждений.
{В доказательство же того, что отменно добрый Анреп равнодушно налагал самые строгие наказания, исполняя свои обязанности, приведу один пример. В бытность нашу в Геленджике судился русский дезертир, участвовавший в нападении горцев на наше укрепление. Анреп, по власти, предоставленной начальнику Черноморской береговой линии, утвердил приговор об его расстрелянии; при этом физиономия его нисколько не изменилась; он исполнил свой долг. Дезертир был расстрелян на другой день; некоторые ходили смотреть на исполнение приговора; я не был в их числе.}
752
«…