Несмотря на свое крайнее добродушие, Сомов в критических разборах разных литераторов умел иногда относиться к ним довольно язвительно и даже писал эпиграммы, из которых привожу две, написанные на известного тогда издателя «Дамского журнала» и «Московских ведомостей» князя Шаликова{323}:
Живя у Дельвига, я довольно часто бывал с ним и его женой у поэта слепца И. И. Козлова{325}, талант которого тогда высоко ценили. Раз Дельвиг поехал к нему на извозчичьих дрожках; сломалась ось; Дельвиг расшиб себе руку и, по причине тучности, долго не мог оправиться. Немедля, по возвращении Дельвига домой, он меня послал к Козлову сказать о случившемся с ним. На слепых глазах Козлова показались слезы, и он сильно горевал тем более, как он выразился, что это случилось в то время, как Дельвиг ехал к нему.
Наконец решились меня отпустить в Военно-строительное училище, где в начале 1828 г. я перешел во 2-й класс. По праздникам я продолжал бывать у Дельвигов, у Гурбандта и у брата Александра; так как к 9-ти час. вечера надо было возвращаться в училище, а общество Дельвига по воскресеньям собиралось только к 8 часам, то я всегда уходил с большою грустью.
В феврале 1828 г. Дельвиг получил поручение от Министерства внутренних дел отправиться в Харьков, откуда он, возвращаясь в Петербург, заезжал в Чернскую деревню к своей матери. В его отсутствие я по праздникам бывал у Гурбандта и у брата Александра, а иногда и у других знакомых, между прочим у товарищей по заведению Д. Н. Лопухиной, служивших в Петербурге: Матвееван и Щепина, получавших пособие от Лопухиной и живших вместе, – Прейсан и Ф. Ю. Ульрихса. Из них Матвеев вскоре застрелился по неизвестной мне причине.
Раз, выходя от Ульрихса вечером, чтобы идти в училище, я, вместо того чтобы прямо спуститься по ступеням крыльца, повернул направо; на крыльце не было перил, и я упал с крыльца на площадку, которая вела в подвальный этаж. На мне был кивер, которым я ударился в {поддерживающую землю гранитную одежду}, так что герб на кивере изогнулся; он спас мою голову от сильного удара, который мог стоить мне жизни. Но вместе с тем я переломил кость на левой руке. С трудом поднялся я из подвального этажа в квартиру Ульрихса. Он отвез меня к Гурбандту, у которого в тот же вечер выправили вывих руки и обвязали сломанную кость лубками, а на другой день отправили в училище, где меня поместили в лазарет, в котором я оставался очень долго.
По излечении сломанной кости в руке оказалось, что носовые полипы снова выросли. Дельвиги для операции взяли меня снова к себе, но в этот раз я оставался у них не более месяца. Операцию делал тот же Арендт и тем же способом. Впоследствии в 1829 и 1830 гг. полипы снова выросли и еще скорее прежнего. Арендт мне в эти годы делал несколько раз операции у себя на дому по праздникам, так что я для операции не отлучался из Института инженеров путей сообщения, в который я был переведен в 1829 г. В тот месяц, который я провел в 1828 г. у Дельвигов, я очень часто у них видел польского поэта Мицкевича{326}; все были от него в восхищении; кроме огромного поэтического таланта, он был прекрасный рассказчик. Раза по три в неделю он целые вечера импровизировал разные большей частью фантастические повести в роде немецкого писателя Гофмана. В это время у жены Дельвига часто болели зубы; кроме обыкновенных зубных лекарей, которых лекарства не помогали, призывали разных заговорщиц и заговорщиков и между прочим кистера какой-то церкви, который какою-то челюстью дотрагивался до больного зуба и заставлял пациентку повторять за собою: «солнце, месяц, звезды», далее не помню. Он все слова произносил, не зная русского языка, до того неправильно, что не было возможности удержаться от смеха. Мицкевич уверил Дельвигов, что есть какой-то поляк, живущий в Петербурге, который имеет способность уничтожать зубную боль. Послали меня за ним; он жил на Большой Миллионной, и я застал его за игрою в карты; но он, узнав от меня о причине моего приезда, сейчас бросил игру, переоделся и, с большим бриллиантовым перстнем на пальце, направился со мной на извозчике и всю дорогу, расфранченный и надушенный через меру, выговаривал мне, что я, при значительном холоде, так легко одет. Я был в фуражке и в суконной шинели не только не на вате, но и без подкладки. Тогда кадеты не имели более теплой одежды. С появлением поляка, высокого и полного мужчины, утишилась зубная боль у жены Дельвига, что сейчас же приписали действию перстня и магической силе того, кто его имел на пальце.
323
Шаликов Петр Иванович, кн. (1767/68–1852) – писатель, переводчик, редактор «Моск. ведомостей», издатель журналов «Моск. зритель», «Аглая» и «Дамский журнал». Имел привычку необычно одеваться и первое время считался незаурядным поэтом, но потом читающей публике стало ясно, что большого таланта у него нет.
324
«Не классик ты и не романтик…» под заголовком «Мнимому классику»: Северные цветы на 1829 г. С.-Петербург: в типографии Департам. народн. просвещ., 1928. С. 121 (вместо «стихах» «стишках»; без подписи). Вторая эпиграмма:
За подписью «П. Вяземский» приведена, напр., в кн.: Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века. Т. I. 1800–1840. Составил В. Орлов. М.; Л.: Academia, 1931. С. 208.
325
Козлов Иван Иванович (1779–1840) – поэт и переводчик. Ослеп в 1821, и «несчастие сделало его поэтом», как писал его литературный наставник В. А. Жуковский. Стихотворение Т. Мура «Вечерний звон» (1827) в его переводе становится классикой русской народной песни, а его романтическую поэму «Чернец» (1825) восторженно принял читатель и высоко оценил А. С. Пушкин.
326
Мицкевич (Mickiewicz) Адам (1798–1855) в 1824 был выслан царскими властями из Литвы, после чего жил в России и сблизился с декабристами и А. С. Пушкиным.