Не понимаю, чем я с самого моего поступления в институт мог не понравиться Лермантову. Казалось бы, можно было ожидать противного; я был довольно красивый, ловкий мальчик, с хорошими способностями. Лермантов был тогда женат на Вишневской (впоследствии, овдовев, он женился на Дубенской, дочери отставленного директора{339} бывшего Департамента государственных имуществ в Министерстве финансов, разбогатевшего на службе), дочери хорошей приятельницы моей матери. Сам он был знаком с А. А. Дельвигом. В Военно-строительном училище маршировкой и тесачными приемами гораздо более занимались, чем в институте, так как в училище целый летний месяц употребляли на это, и воспитанники стояли в карауле, по ночам принимая главного и прочих рундов, о чем в институте не имели понятия. Следовательно, и по части маршировки и тесачных приемов, на которую Лермантов обращал особенное внимание, я был лучше многих. Но ничто не помогло мне. Лермантов насмешливо и неприятно обращался со всеми воспитанниками, которым он часто говорил, что им «надобно в ротные командиры не гвардейского полковника, а гарнизонного капитана», и в особенности был резок со мной. Он мне не давал покоя; на каждом шагу останавливал меня; то я не так хожу, то не так сижу, то не порядочно одет, то дурно держу ножик и вилку. Все это были придирки. Я, конечно, был благовоспитаннее многих моих товарищей, но, несмотря на это, Лермантов беспрерывно делал мне замечания в продолжение первых четырех месяцев моего пребывания в институте. Зная, что мне остается пробыть под начальством Лермантова менее года, я решился все вытерпеть, что мне стоило больших усилий.
В первое воскресенье после моего поступления в институт А. А. Дельвиг, живший тогда на даче близ Крестовского перевоза, прислал за мной человека на извозчике, как это он делал в бытность мою в училище, не зная, что воспитанникам института воспрещено ездить. Лермантов, подойдя ко мне, сказал, что за мной прислали дрожки, что ездить не дозволяется, а что если мои баронские ножки могут пропутешествовать к Крестовскому перевозу и в тот же день обратно, так как отпуска на ночь не дозволялись, то я могу надеть кивер и тесак и отправиться, но предварительно должен остричь свои баронские волосики. Надо было слышать, как все это говорилось, чтобы понять, в какое отчаяние можно было прий ти молодому юноше от этих слов; волосы же у меня были короче, чем у большей части воспитанников, но я немедля остригся под гребенку. По возвращении к 9-ти часам вечера в институт Лермантов после того, что я ему сказал, по принятому в институте обычаю: «Г[осподин] полковник, честь имею явиться, из отпуска прибыл благополучно»; приказал мне снять кивер, что надобно было исполнить по приемам. Впоследствии он каждый раз, по приходе моем из отпуска, заставлял меня снимать кивер с <тою> целью, <чтобы> удостовериться, не принес ли я чего-либо из дому, что было строго запрещено; но эта попытка поймать меня была постоянно не успешна. Лермантов никак не мог уличить меня в какой-либо вине; раз только, в конце августа, он встретил меня на Троицком мосту в коляске с Дельвигом, за что я был лишен отпуска в следующее воскресенье.
По снятии в начале 20-х годов офицерских мундиров с воспитанников института им всем оставили на кадетских тесаках серебряные темляки, которые они перед этим носили на офицерских шпагах. Впоследствии серебряные темляки начали давать только воспитанникам высшего класса, и то не всем, а большой их части, в том числе непременно фельдфебелю и старшим и младшим унтер-офицерам. В декабре 1829 г. перед вечернею зарей, когда все воспитанники были выстроены, Лермантов произнес речь, в которой высказал, что серебряные темляки раздавались до сего времени в слишком большом числе и таким воспитанникам, которые того не заслуживали, {в доказательство чего приводил, что} многие из воспитанников с серебряными темляками не выдержали экзамена и остались на второй год, а что по его настоянию Его Королевское Высочество герцог Александр Виртембергский будет впредь награждать серебряными темляками только действительно отличных по учению и поведению и что награждены в этом году 6 воспитанников из сорока, бывших в 3-й бригаде, из которых небольшое число получили впрочем темляки еще в предыдущем году. Вслед за тем он вызвал перед фронт этих шесть воспитанников; между ними были Сивков и я; я никак не ожидал получить эту награду; не говоря уже о постоянно неприятном обращении со мной Лермантова, надо было ожидать, что будут награждены все унтер-офицеры. Сивков был унтер-офицером в Строительном училище; при поступлении нашем в институт все унтер-офицерские места были заняты, но вскоре один из унтер-офицеров выбыл, и Сивков поступил на его место. Следовательно, Сивков мог надеяться на получение награды. Но Лермантов наградил фельдфебеля и только четверых унтер-офицеров и сверх того меня, не чиновного воспитанника. Раздавая темляки, он сказал мне: «Вы, конечно, этого не ожидали». Я в первый раз решился отвечать ему: «Если Вы удостоили представить меня, то верно я заслужил».
339
Дубенский (Дубенской) Николай Порфирьевич (1779– не позднее 1849) – действ. статский советник (1817) из потомственных дворян Пензенской губ., обладал большим состоянием, симбирский вице-губернатор при губернаторе кн. А. А. Долгорукове (1811), директор Департамента податей и сборов Министерства финансов (с 1819). Жена: Елизавета Петровна Гартонг; дети: Петр (инженер-генерал-майор), Порфирий (кавалергард, адъютант воен. министра графа А. И. Чернышева), Николай (действ. статский советник), Михаил, Александра, Елизавета (замужем за генерал-майором Владимиром Николаевичем Лермантовым) и Прасковья.