Выбрать главу
Со светлым червячком встречается змеяИ ядом вмиг его смертельным обливает,«Убийца! – он вскричал, – за что погибнул я?»«Ты светишь», – отвечает{400}.

Современники наши, кажется, желают доказать нам ребячество подобных применений и червяков и козявок заменить лицами более выразительными. Все это напоминает эпиграмму, помещенную в 32-м № «Лит. газ.».

Привожу также и эту эпиграмму Баратынского{401}:

– Он Вам знаком. Скажите, кстати:Зачем он так не терпит знаки?– Затем, что он не дворянин.– Ага, нет действий без причин.Но почему чужая славаЕго так бесит? – Потому,Что славы хочется ему,А на нее Бог не дал права,Что не хвалил его никто,Что плоский автор он. – Вот что.

Вторая заметка, напечатанная в начале августа, была следующего содержания:

Новые выходки противу так называемой литературной нашей аристократии столь же недобросовестны, как и прежние. Ни один из известных писателей, принадлежавших будто бы этой партии, не думал величаться своим дворянским званием. Напротив, «Северная пчела» помнит, кто упрекал поминутно г. Полевого тем, что он купец[32], кто заступился за него, кто осмелился посмеяться над феодальной нетерпимостью некоторых чиновных журналистов[33]. При сем случае заметим, что если бóльшая часть наших писателей дворяне, то сие доказывает только, что дворянство наше (не в пример прочим) грамотное: этому смеяться нечего. Если бы же звание дворянина ничего у нас не значило, то и это было бы вовсе не смешно. Но пренебрегать своими предками из опасения шуток гг. Полевого, Греча и Булгарина не похвально, а не дорожить своими правами и преимуществами глупо. Не дворяне (особливо не русские), позволяющие себе насмешки на счет русского дворянства, более извинительны. Но и тут шутки их достойны порицания. Эпиграммы демократических писателей XVIII столетия (которых, впрочем, ни в каком отношении сравнивать с нашими невозможно) приуготовили крики: «аристократов к фонарю» и ничуть не забавные куплеты с припевом: «повесим их, повесим». Avis au lecteur[34], {402}.

Вскоре по напечатании последней заметки, которая, казалось, была, равно как и первая вполне согласна с тогдашним направлением нашего правительства, Дельвиг был потребован в III отделение Собственной канцелярии Государя. Требования в это отделение были, конечно, неприятны в высшей степени каждому; для Дельвига же эта неприятность увеличивалась необходимостью встать рано и немедля выехать из дома, что при его лени было ему невыносимо. В III отделении бывший шеф жандармов граф Бенкендорф дал строгий выговор Дельвигу за означенные заметки и предупреждал, что он вперед за все, что ему не понравится в «Литературной газете» в цензурном отношении, будет строго взыскивать и, между прочим, долго добивался, откуда Дельвиг знает песню «Les aristocrates à la lanterne». Конечно, Бенкендорф не читал заметок, за которые выговаривал Дельвигу, а вызвал последнего по доносу Булгарина, бывшего тогда шпионом III отделения и обязанного по этой должности доносить преимущественно на литераторов. В этом же случае Булгарин не только исполнял свои служебные обязанности, но и увлекался чувством ненависти к Дельвигу и желанием уничтожить его газету.

Вообще III отделение канцелярии Государя было в то время очень придирчиво к печати, но эта придирчивость еще более усилилась со времени последней французской революции.

Впоследствии еще раза два Бенкендорф призывал к себе Дельвига и выговаривал ему за статьи «Литературной газеты», не имевшие ничего противоцензурного, чего не допустил бы ни сам Дельвиг, – потому что это было совершенно противно его понятиям, – ни цензора газеты Щеглов{403} и Семенов{404}, из которых первый цензуровал «Литературную газету» с ее начала до половины августа и снова после нижеописанной катастрофы с «Литературной газетой», а последний с половины августа до этой катастрофы, которая состояла в следующем.

В настоящее время последние страницы газеты легко пополняются объявлениями, печатание которых составляет одну из главных статей дохода издателей. В то же время, когда оставалось пустое место в конце газеты, встречалось затруднение, чем его пополнить. Так случилось и с номером «Литературной газеты», вышедшим в конце октября 1830 г. Ко времени печатания этого номера Дельвиг получил письмо из Парижа, в котором сообщалось четверостишие, напечатанное в конце газеты следующим образом:

вернуться

400

Дмитриев Иван Иванович (1760–1837) – басня «Светляк и змея» (1824).

вернуться

401

Эпиграмма Баратынского на Н. А. Полевого (Литературная газета, № 32 от 5 июня 1830, с. 258. Подпись «Е. Баратынский»).

вернуться

402

Литературная газета. 1830. № 45 (9 авг.).

вернуться

403

Действительно, Николай Прокофьевич Щеглов (проф. физики) пропустил в печать два стиха Дениса Давыдова «Зайцевскому, поэту-моряку» («О будьте вы оба отечества щит, Перун вековечной Державы»; Лит. газета, № 9 от 10 февр. 1830) и анонимное стихотворение декабриста кн. А. И. Одоевского «Пленник, элегия В. И. Ланской» («Что вы печальны, дети снова…»: Лит. газета, № 52 от 13 сент. 1830).

вернуться

404

Семенов Василий Николаевич (1801–1863) – цензор «Литературной газеты» начиная с № 46 от 14 авг. 1830 г. В конце октября он пропустил в печать (№ 61) четверостишие Казимира де ла Виня, сочиненное для парижского памятника жертвам Июльской революции. После смерти Дельвига просил уволить его от рассматривания «Литературной Газеты», которая вновь перешла к цензору Щеглову.