Теперь перехожу к описанию моего рода жизни вне семьи Дельвига и моего учения в институте в 1830 и 1831 гг.
{По производстве в прапорщики бóльшая часть вновь произведенных отправлялись в дома терпимости, и я последовал общему примеру. Упоминаю об этом, чтобы указать на дурное в этом отношении направление большей части тогдашней молодежи. Ограниченность наших денежных средств заставила нас посетить и по наружности грязную трущобу; казалось, это должно было бы вселить отвращение, но принятый обычай ежегодно повторялся.}
В Петергофе 1 июля по случаю празднования дня рождения Императрицы Александры Федоровны была великолепная иллюминация и общий ужин во дворце, {которые неоднократно были описаны}. На этом гулянье все должны были быть в полной парадной форме. К этому дню у меня еще не была сшита офицерская шинель; я гулял все время в одном мундире, перевязанный серебряным шарфом; опоздав на пароход, я принужден был идти под дождем почти через весь Петергоф пешком, пока нашел извозчика до Петербурга. Ехали мы тихо, а дождь не переставал. Я приехал в Петербург промоченный насквозь до рубашки; серебряные петлицы на мундире были совсем попорчены. Треугольную пуховую шляпу пришлось бросить. Для человека с малыми денежными средствами это была не последняя беда; всегда довольно неряшливый в одежде, я вдруг очутился в старом мундире, тогда как у всех товарищей все было ново с иголочки, что во мне развило еще большую неряшливость. Не так скоро я собрался со средствами, чтобы сшить себе новый мундир; тре угольную шляпу мне подарил Лев Пушкин, который в это время уезжал на Кавказ. Шляпа была фабрики Циммермана{446} лучшего сорта и стоила тогда новая 60 руб. асс. По незначительном ее исправлении она сделалась как бы новою; я не мог бы иметь такой франтовской шляпы на свои средства.
Первое время по производстве в офицеры я жил на даче у Дельвига близ Крестовского перевоза; извозчиков нанимать было не на что, а пешком ходить ежедневно было очень трудно, в особенности при тогдашней моей болезни. В августе начался курс в Институте инженеров путей сообщения и брат Александр вернулся из лагеря. Тогда я переехал к нему, в казармы лейб-гвардии Павловского полка, в которых он имел квартиру, состоявшую из одной большой комнаты о двух окнах. В ней были перегородки до потолка, которые образовали небольшой коридор, небольшую спальную комнату, где стояли две кровати со столиком и шкафом, и чистую комнату с окнами, в которой было всего два стула. Мы всё собирались купить мебель, но не имели средств. Брат, чувствуя недостаток образования, полученного им в кадетском корпусе, много занимался; для его занятий стол из спальни переносился в светлую комнату, а мне, вместо стола, служил один из подоконников. Прислуживал нам обоим казенный денщик брата. Ходили мы почти каждый день обедать сначала к Гурбандту, а по возвращении с дачи Дельвигов – к ним. Тогда было много дней, в которые не позволялось носить сюртуков, а все должны были быть в мундирах, и потому мы проводили в мундирах целые дни. Когда мы проходили по Царицынскому лугу, брат часто замечал, кому может придти в голову, что два молодых офицера, в мундирах, шитых золотом и серебром, не имея ни копейки в кармане, каждый день идут искать обеда за несколько верст. Брат был большой щеголь; платье сидело на нем отлично и всегда было как новое, при том он вполне знал фронтовую службу.
По своим благородным чувствам и вспыльчивому характеру брат Александр не мог никому из офицеров своего полка простить поступка, который, по его понятиям, не соответствовал офицерскому достоинству. В случае ссоры между офицерами полка он всегда брал сторону правого, так что был раз избран в секунданты дуэли, несмотря на то что он перед тем не был знаком ни с одним из противников. О дуэли узнало начальство; она не состоялась, и брат отделался тем, что просидел несколько дней на гауптвахте, – при тогдашней строгости взыскание очень легкое. Вследствие частого вмешательства брата в распри между офицерами он, конечно, не удержался бы в гвардии, если бы не особое к нему расположение Великого Князя Михаила Павловича, командовавшего тогда гвардией. Брат, по грамотности и по другим достоинствам, вскоре по производстве в прапорщики был назначен батальонным адъютантом и через это часто видал Великого Князя, который не мог его не заметить, а доходившие до Великого Князя проступки брата соответствовали рыцарским чувствам Его Высочества. Командиром полка был в это время генерал-майор Арбузов{447}, впоследствии генерал-адъютант и генерал от инфантерии, командовавший всею гвардейскою пехотою, который, напротив, не очень долюбливал брата, называя его ученым. Между тем он часто повторял, что, как бы он ни разбранил офицера, хотя бы дураком, все же с ним еще помирится, а кого назовет ученым, с тем никогда. Мы не имели ни карманных, ни стенных часов в нашей квартире; между тем я должен был каждый день в 8 час. утра быть в институте, и за опаздывание офицеров оставляли под арестом от 2 до 5 час. пополудни, т. е. отбирали шпаги и через это[39] лишали обеда. Чтобы не подвергаться <этому> взысканию, я всегда вставал рано, сейчас же одевался и шел в институт. Иногда это бывало так рано, что идешь мимо Гостиного, Апраксина и Щукина дворов, когда еще собаки, стерегущие лавки, бегают перед ними на цепях, а фонари еще не потушены, несмотря на то что их тушили гораздо ранее, чем теперь. В эти дни я являлся в институт так рано, что приходилось будить сторожей.
446
Циммерман Фердинанд Фердинандович, владелец шляпной фабрики, существовавшей в Петербурге с 1814. Шляпные фабрики Стужина (Москва) и Циммермана (СПб.) считались тогда лучшими.
447
Арбузов Алексей Федорович (1792–1861) – генерал-адьютант, генерал от инфантерии (1851), в 1854 назначен командующим войсками, остававшимися в С.-Петербурге от похода, а в 1858 уволен в бессрочный отпуск.