Зима 1856/57 года в Москве отличалась от прежних зим тем, что после 30-летнего гнета дышалось свободнее, языки развязались, литература оживилась и в периодических изданиях начали появляться такие статьи, за которые в прежнее царствование их авторы и издатели подверглись бы строжайшим наказаниям[136]. В зиму 1855/56 г. все еще были заняты несчастной Крымской войной, и потому тогда было не до пересудов о внутреннем состоянии России. В Московском английском клубе отражалось мнение Москвы; смерть П. Я. Чаадаева дала место новым деятелям, которые при нем едва ли могли бы выказаться. Начали собираться маленькие кружки в небольшой комнате или, лучше сказать, в проходе между библиотекой и так называемой «адской комнатой». В ней обсуждались разные журнальные статьи и в особенности статьи «Русского вестника», начавшего выходить под редакцией Каткова и Леонтьева в либеральном английском направлении, под цензурой Крузе{590}, с большою смелостью, по тогдашним понятиям, допускавшего эти статьи к печатанию. В этих обсуждениях, конечно, касались и внутренней политики, и действий нашего правительства. Главным лицом в этих суждениях был Головкинн, отставной чиновник, происхождением из духовного звания, человек весьма умный, способный и начитанный. Вторым лицом, постоянно участвовавшим в означенных беседах, был чиновник особых поручений при московском военном генерал-губернаторе Михаил Николаевич Лонгинов{591} (впоследствии тайный советник и председатель главного цензурного управления).
Вскоре означенная комнатка сделалась тесной, и клуб распространил свое помещение двумя комнатами, из коих одну, наибольшую, назначили для сбора членов, не играющих в карты. В этой комнате каждый вечер можно было видеть Головкина и Лонгинова, которых и прозвали президентом и вице-президентом говорильной или, как другие называли, вральной комнаты. Вместе с ними всегда можно было в ней найти от 5 до 10 членов; я бывал не так часто в клубе, но когда приезжал в клуб вечером, то обыкновенно проходил прямо в эту комнату. Большая же часть членов в нее не входили; некоторые опасались, чтобы правительство не потребовало их к ответу за то, что в ней говорилось, или не почитали себя довольно образованными, чтобы вмешиваться в разговоры, или даже слушать их. Смешно было видеть, как некоторые из членов подходили к стеклянной двери, ведшей во вральную комнату, с явным намерением взойти в нее и, постояв у двери, не решались привести его в исполнение.
Мой свояк, граф H. С. Толстой, не был членом клуба, но его ежедневно записывали гостем, и он был постоянным членом общества, собиравшегося в означенной комнате. В Толстом только в это время, когда ему был 45-й год, открылись литературные способности; многие юмористические рассказы его тогда очень нравились. {Выше я упоминал, что мы были с ним в полной размолвке}; положение его при встрече со мною было очень щекотливое, и он просил жену мою свести нас, на что с моей стороны не было препятствий. Я нашел моего свояка во многом изменившимся; он из сварливого, вспыльчивого человека сделался очень мягким и расположенным к добру, нисколько не изменив резкости в своем обращении и оставшись по-прежнему большим чудаком. Он и в Москве продолжал носить фантастическую одежду своего изобретения.
В январе 1857 г. была дана частному обществу концессия на окончание постройки Петербурго-Варшавской железной дороги с ветвью к прусской границе, на постройку Московско-Феодосийской и других железных дорог, всего протяжением до 4000 верст, и на их эксплуатацию. Обществу этому дано название Главного общества российских железных дорог{592} {(Grande Société des chemins de fer russes)}, название, многим показавшееся странным. Главными учредителями, а впоследствии и деятелями этого общества были французы, и слово Grande Société[137] напоминало Grande armée[138], с таким торжеством вступившую в Россию в 1812 году и которой изгнание стоило стольких жертв. Спустя четыре года, пришлось изгонять французов, деятелей означенного общества, что также не обошлось без жертв. В Именном Высочайшем указе, при котором была объявлена означенная концессия, было, между прочим, объяснено, что для устройства сети железных дорог в России найдено необходимым призвать не только капиталы, но и знание из Западной Европы. Последнее было выражено так, что оно не могло не оскорбить русских инженеров путей сообщения, которые без участия иностранцев уже построили железную дорогу между двумя столицами. Проект указа был, конечно, составлен Чевкиным, на которого за это и пало неудовольствие русских инженеров; старшие из них приняли французов, главных деятелей общества, с радушием, вспоминая с уважением своих французских наставников {и учителей, о которых я подробно говорил во II главе «Моих воспоминаний»}. Но старшие русские инженеры не соглашались принять обязанности низших деятелей общества, учредители которого первостепенными и второстепенными деятелями назначали французов. Имея в виду скорое окончание работ по водоснабжению Москвы и не предвидя в государственной службе по путям сообщения для себя занятий, я готов был поступить в Главное общество железных дорог, надеясь при этом получить и содержание, которое могло бы обеспечить мое существование.
136
Строгость печати во все царствование Императора Николая I превосходит всякое вероятие. {Образчики этой строгости приведены во II главе «Моих воспоминаний» при описании гонений на «Литературную газету» в 1830 г. Впоследствии} репрессивные меры против печати постоянно усиливались и достигли своего апогея после французской февральской революции. {Революционные движения в Занадной Европе вызывали в России новые строгости, и упомянутая} революция вызвала у нас {между разными другими репрессивными мерами} учреждение, под председательством члена Государственного Совета Дмитрия Петровича Бутурлина, особого комитета 2 апреля 1848 г., контролировавшего действия обыкновенных цензур, как главной, состоявшей в ведении Министерства народного просвещения, так и специальных, учрежденных почти в каждом ведомстве. {Сознавая весь вред означенных мер для нашего образования и для науки вообще, я, после 1831 года, имел мало сношений с литературными кружками, не знал всех грустных и часто курьезных подробностей той строгости, до которой доходила цензура.} Я уже говорил в «Моих воспоминаниях», что жена моя имела приятный голос и положила на музыку несколько русских песен и романсов. В 1851 году она вздумала литографировать свои музыкальные пьесы, которых слова были уже неоднократно напечатаны. Позволение цензуры тогда требовалось не только для литографирования музыкальных нот, но даже на гравирование простой графленой бумаги; много было хлопот для получения {означенного} дозволения от попечителя С.-Петербургского учебного округа Мусина-Пушкина, который окончательно запретил печатание нот на слова Пушкина «Дар напрасный, дар случайный» и на ответ на это стихотворение, начинающийся словами: «Не напрасно, не случайно». Эти ноты были напечатаны позднее, по переезде нашем в Москву. Упомянутый ответ был написан Московским митрополитом Филаретом {и был известен публике в стихах, в которые могли легко вкрасться ошибки}. Для напечатания безошибочного текста при нотах я обратился к П. А. Плетневу, который немедля достал мне из своей библиотеки своеручный ответ Филарета. {Весьма обширная библиотека Плетнева, которая должна заключать в себе много интересного, теперь в руках его вдовы; очень желательно, чтобы она или ее два сына поскорее поделились с публикой содержанием библиотеки.}
590
Крузе Николай Федорович (1823–1901) – обществ. деятель, писатель, цензор (1855–1859), способствовал прохождению либеральных идей в «Русском вестнике», затем председатель земской управы С.-Петерб. губ. (1865) и член совета Дворянского земельного банка.
591
Лонгинов Михаил Николаевич (1823–1875) – окончил юридический факультет Имп. С.-Петерб. ун-та (1843), писатель, переводчик, поэт, мемуарист, библиограф, историк литературы; член Английского клуба; орловский губернатор (1867–1871), главный цензор России, начальник Главного управления по делам печати Министерства внутр. дел (1871–1874).
592
После Крымской войны из-за расстройства гос. финансов правительство России было вынуждено отказаться от постройки казенных ж. д. и взять курс на привлечение в ж.-д. строительство частного банковского капитала, в т. ч. иностранного. В янв. 1857 Александр II подписал именной указ «О сооружении первой сети железных дорог». Вскоре было основано русско-франц. акционерное общ-во, названное Главным обществом российских желеных дорог (ГОРЖД). Оно брало на себя обязательство в течение 10 лет построить в России сеть ж. д. протяженностью ок. 4000 верст и потом содержать их в течение 85 лет. Устав ГОРЖД был подписан министром путей сообщения К. В. Чевкиным, министром финансов П. Ф. Броком и, по доверенности от всех учредителей, бароном А. Л. Штиглицем. Главным распорядителем работ (главным директором) стал франц. инженер Ш.-Э. Колиньон, при нем был образован совещательный технический комитет из четырех русских инженеров для рассмотрения проектов. Александр II лично владел 1200 акциями, что обеспечивало безграничное доверие к обществу. Однако ГОРЖД своих обещаний не выполнило; в 1894 российское правительство выкупило все линии, и акционерное общ-во прекратило свое существование.