Получив от наших шурьев, {как упомянуто выше}, значительную часть того капитала, который он сумел вытребовать у M. В. Абазы за их земли, заложенные по откупам, он купил подмосковную, в которой оказалось торфяное болото. Он начал его разрабатывать, для чего должен был войти в долги. Торф получался довольно хороший, но, при бестолковости и нерасчетливости Толстого, это предприятие дало только убыток. Во время разработки торфа никому не было прохода от Толстого; он всякому встречному подробно объяснял по несколько раз способ производства торфа и ожидаемые выгоды. Он вместе с нанятыми рабочими копал торф и производил наравне с ними все другие работы; но, никогда не забывая, что он граф, а они простые мужики, давал им затычки и, конечно, им бы не позволил себя ударить. Найдя раз одного крестьянина, который сидел, разговаривая с его женой, Толстой немедля поднял его за волосы, что он называл: «поднять его за пресвятые». Он уверял, что рабочие, им нанятые, сами по приговору секут провинившегося между ними, так что в продолжение лета они все пересекли друг друга.
В семейном отношении Толстой был не более счастлив; жена его, сын и две дочери обращали мало на него внимания; он в своей семье казался чужим и не имел в своем доме пристанища; дети над ним посмеивались. Дом моей свояченицы был постоянно посещаем какими-то молодыми людьми без имени и воспитания; беспорядок и грязь в доме были невообразимые. Дети плохо учились; наконец, появились в их доме так называемые нигилисты{610}, и в это время старшая их дочь Мария, убежав из дома, обвенчалась с лекарем Покровским, который, к счастью, вышел очень хорошим человеком, а сын Николай недоучкой женился.
В начале 60-х годов обстоятельства Толстого дошли до того, что он должен был, для уплаты своих долгов, продать подмосковную; ему не на что было нанять квартиру в Москве, так что он переехал жить в нижегородскую деревню, оставив в Москве жену, которая осталась жить у своей дочери Покровской. Толстой не переписывался ни с кем и не жил в нижегородском имении своей жены, так что в то время, в которое он не занимал официальной должности, никто не знал о том, где он находился. Были слухи, что он арендовал мельницу в имении своей сестры Екатерины Сергеевны Киреевской{611}, но что и это дело у него шло нехорошо. В начале 1872 г. швейцар больницы, в которой служил его зять Покровский, заявил последнему, что приходил какой-то господин, спрашивал о нем и, между прочим, о том, много ли у него практики и много ли он с нее получает денег. По описанию швейцара догадались, что этот господин был граф Толстой, и обе его дочери поехали по всем московским гостиницам отыскивать своего отца, но безуспешно. Спустя несколько дней Толстой, придя к Покровским, объяснил, что он действительно расспрашивал швейцара больницы и обвинял своего сына в том, что последний ездит в Нижегородскую губернию за ним шпионить, и успокоился только после долгих уверений сына, что ему не к чему этим заниматься и что он к этому и средств не имеет, обязанный ежедневно бывать в правлении Московско-Ярославской железной дороги и прожить с женою и ребенком на 50 руб. в месяц, которые он получал за свою службу из означенного правления. После этого посещения жена и дети видели Толстого только в 1875 г. во время его кончины в Москве.
610
Название произошло от лат. nihil – «ничто», относилось к людям, не признающим традиционных нравственных и общественно-политических устоев. Было широко распространено в русской публицистике и художественной литературе 60-х. Один из первых таких «нигилистов» был Евгений Базаров, герой романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» 1861 г.
611
Толстая (в зам. Киреевская) Екатерина Сергеевна (1810– после 1844) – владела селом Ключищи Нижегородской губ. Родители: Сергей Васильевич Толстой (1785– до 1839) и Вера Николаевна Шеншина; муж: Алексей Степанович Киреевский (род. 1805).