Герцен принял меня очень радушно, рассказывал вкратце гонения, которые он потерпел от русского правительства, сожалел о том, что русские, столь храбрые в военное время, потеряли под постоянным гнетом чувство гражданского мужества, что все правительственные лица жестоко его преследовали за проступки, не имевшие значения; он вспомнил только две личности, которые составляли исключения, а именно, бывшего московского коменданта генерала Сталя{628} и вятского жандармского штаб-офицера [Александра Гавриловича] Замятнина. Последний не только не преследовал его, но даже оказал ему разные услуги, несмотря на то, что вследствие присланного им к Герцену письма моей тещи Е. Г. Левашовой, явно бывшего распечатанным, Герцен обходился с ним дурно и дурно о нем отзывался. {История этого письма подробно рассказана мною в IV главе «Моих воспоминаний».} Герцен, говоря мне это, и не подозревал, что Замятнин женат на моей родной тетке. Во всем, что Герцен говорил о России, {видна} была сильная к ней любовь. Сколько раз повторял он мне с грустью о том, что неужели он, или, по крайней мере, его сын{629} не увидят России, и спрашивал моего мнения о том, не написать ли ему просьбы о дозволении сыну его вернуться в Россию, и какова в ней будет участь последнего.
Несколько раз я обедал с Герценом в ресторанах и у него в доме и, между прочим, непременно по воскресеньям. В этот день собирались у него все эмигранты разных стран, которые около него кормились, не имея сами средств к существованию, но большей части которых он мало доверял. Он, знакомя меня с ними, называл своим соотечественником, но никогда не называл по фамилии и предостерегал меня, чтобы я не называл себя без надобности; он не был уверен, что между его гостями нет шпионов.
Герцен был вполне русский человек; он восхищался умом и добродушием русского народа и говорил, что жизнь в России, при этом добродушии, проще и вообще не так трудна, как в Англии, что подкреплял {разными} фактами, из которых приведу следующие. Когда в следующий мой приезд в Лондон в 1860 г. Герцен должен был переменить квартиру, он рассказывал мне, что многие домовладельцы, у которых он осматривал квартиры, хотели его надуть и что необходимо иметь при найме квартиры адвоката, который принял бы ее по подробной описи с тем, чтобы, по истечении срока найма, ее сдать по этой описи. Когда Герцен переехал на новую квартиру, и в комнате его маленькой дочери{630} было разбито стекло (это было в ноябре), на что он указал хозяйке дома, то последняя соглашалась, что стекло было разбито до сдачи квартиры, но вольно же было адвокату Герцена не заметить этого, и затем она стекла не вставила. Литератор Огарев жил с женою своей, урожденной Тучковой (они, кажется, не были венчаны в церкви) у Герцена. К Огареву поступило из России требование об уплате долга около тысячи рублей, которого Огарев не признавал. Обратились к адвокату, который за справки в русском Своде законов, за перевод из него статей и за свои советы и разъезды в несколько дней потребовал сто рублей, ничего не сделав; не видно было конца выдачам денег адвокату. Герцен, чтобы покончить с ним, заплатил долг Огарева, причем говорил, что если в русских судах дать сто рублей по правому делу, суммой в тысячу рублей, то, по крайней мере, уверен, что оно решится справедливо, а в Англии нет конца выдачам и нет уверенности, что правое дело выиграет.
Одним из постоянных посетителей Герцена был поляк эмигрант книго продавец Техаржевский{631}, о котором Герцен часто упоминает в своих сочинениях и изданиях, не имея которых я, может быть, неправильно называю фамилию этого книгопродавца. В бытность мою в Лондоне, он был за что-то посажен в тюрьму, но вскоре освобожден. Герцен был у него в тюрьме и с отвращением рассказывал, как в ней содержатся заключенные, и что между смотрителями и сторожами тюрьмы он не нашел ни одного сострадательного человека, тогда как он убежден был, что в русских тюрьмах всегда найдутся сострадательные люди, в особенности между низшими классами.
Герцен был мне очень симпатичен; одно не нравилось мне в нем: это тщеславие, породившее в нем уверенность, что он власть, с которой сообразуются действия Императоров Александра II и Наполеона III{632} и на которую он мне намекал неоднократно и в особенности при передаче мне нескольких экземпляров его сочинения, напечатанного перед самым отъездом моим из Лондона: «La France ou l̓Angleterre»[142], в котором он обсуждает: которую из этих стран должна Россия выбрать своей союзницей. Я взял с собой два экземпляра этого сочинения; по приезде в Париж меня спросили на таможне, не имею ли я с собой запрещенных книг, на что я заявил, что не могу знать, какие книги запрещены во Франции, и что между прочими книгами имею два экземпляра означенной брошюры. Оказалось, что они запрещены, но таможенный чиновник спросил меня, приобрел ли я их для собственной надобности, и, получив утвердительный ответ, оставил их у меня, несмотря на то, что это было во время, следовавшее за покушением Орсини{633} на жизнь Наполеона III, которое, как известно, было очень грозное во Франции.
628
Сталь (von Staal) Карл Густавович фон (1778–1853). В I гл. «Моих воспоминаний» назван «благороднейшим и честнейшим» в связи с изложенными там же обстоятельствами (см. с. 47 первого тома).
629
Герцен Александр Александрович (1839–1906) – старший сын Александра Ивановича Герцена, швейцарский физиолог русского происхождения.
630
Герцен Наталья Александровна (Тата) (1844–1936) – историограф семьи и хранитель архива Герцена.
631
Тхоржевский (у Дельвига Техаржевский) Станислав – польский эмигрант, ближайший помощник А. И. Герцена в делах Вольной типографии.
633
Орсини Феличе (Orsini Felice) (1819–1858) – итал. революционер, карбонарий, считавший, что если убить императора Наполеона III, то в Италии начнется народное восстание и она станет единым государством. С этой целью он 14 янв. 1858 бросил несколько бомб в кортеж императора Наполеона III, за что был гильотинирован.