В завязавшейся рукопашной схватке, особенно отличился сильный, рослый молодец, капральный унтер-офицер 1-го капральства, 1-й гренадерской роты Бастрыкин, уроженец, кажется, Ярославской губернии. Окруженный со всех сторон, Бастрыкинн на моих глазах, держа ружье за ствол, при каждом взмахе прикладом по головам защищался и расчищал себе путь, и при одном из сильных взмахов обрызгал меня с ног до головы неприятельскими мозгами. С этим почтенным, храбрым капральным мы встретимся впоследствии.
В это время мимо меня несли раненого нашего начальника 16-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта [Онуфрия Александровича] Квицинского. Подозвав меня к себе, генерал приказал мне передать, чтобы войска, стоявшие во 2-й линии, немедленно наступали и поддержали молодцов Владимирцев; но не успел еще генерал окончить этих слов, как новая пуля поразила его в ту же раненую ногу. Исполнив поручение, я возвратился к остаткам полка, которые большей частью не раненые, а изуродованные, отступали уже в беспорядке и с поспешностью. Едва поднялись остатки храброго, но несчастного полка на высоты, как нас обдало в тыл градом пуль. Оставляя на пути умирающих тяжело раненых, едва тащившихся солдат, мы услышали барабанный бой. Это был сигнал у неприятеля, занявшего нашу позицию и ударившего отбой; мы же сочли это за преследование и с большей поспешностью, бросая на пути ранцы, амуницию и даже оружие, спешили удалиться от мнимого преследования. Вечерело уже, а мы двигались все вперед и вперед без дороги, не зная ни пути, ни цели нашего движения: шли на удачу по следам попадавшихся по дороге трупoв, обломков оружия и амуниции, и на утро достигли Севастополя. Ночью на пути мы набрели в темноте на кучу людей; заговорив с ними, мы узнали, что это были молодцы нашего же полка. Считая меня убитым, так как верховая лошадь моя, как они видели, мчалась без седока, добрые солдатики очень мне обрадовались, увидев невредимым. В этой кучке находились знамена 4-х батальонов, из которых у двух древки были значительно отколоты и разбиты во время Альмскаго сражения, а во время дальнейшего ночного странствования, один только из оставшихся живым, знаменщик обстоятельно рассказывал каким порядком и какими снарядами древкам нанесены были повреждения. В нашей кучке находился также один только уцелевший из батальонных командиров, 4-го батальона командир подполковник (в то время) Мелентьев, который рассказывал другое: будто бы знамена нашего полка были у неприятеля, и что благодаря только его мужеству, обязан полк тем, что знамена отбиты, и несколько раз лично им вырваны из рук неприятеля. Знаменщик не только не подтвердил на мои вопросы этого события, но напротив, с негодованием отвергал таковое, божился, что этого не было и добавил, что он старый кавказский солдат, что он не смеет солгать, и «что за надобность скрывать, – прибавил он, – если бы в этом была хотя и доля правды». Знаменщик говорил еще, что действительно неприятель был очень близко к знаменам, но что он выхватывал из ружей жалонерные значки и уносил их; но знамена в руках неприятельских не были, а по тому и не могли быть возвращаемы, или выручаемы.
Владимирский полк потерпел такую значительную убыль в Альмском сражении, что пришлось считать только тех, кто был на лицо и время от времени присоединялся к нам, так напр.: поручик Винтер на 3-й день откуда-то прибыл с 15-ю человеками из всей своей роты; Владимирцев оказалось очень мало, а именно: 1 штаб-офицер, 6–7 обер-офицеров, в числе коих и я, и не более 500–600 нижних чинов, в числе коих всего два фельдфебеля. Убыло же: начальник дивизии, тяжело раненый, 2 бригадных генерала Шелканов и Логинов, взятые в плен, полковой командир тяжело раненый, а также убиты, ранены или взяты в плен: 3 штаб-офицера и 53 обер-офицера и с лишком 2500 нижних чинов.
Нашему маленькому остатку офицеров полка, 19 сентября, в день прибытия нашего в Севастополь, было любезно предложено отобедать на адмиральском корабле Великий Князь Константин, где нас окружили самым изысканным вниманием, участием и радушием. К морякам дошла уже весть, что Владимирцы храбро дрались, много понесли потерь, и к остаткам полка они так радушно отнеслись, желая может быть от очевидцев узнать интересовавшие их подробности, и самый ход дела.
Как молодежь, исключая подполковника Мелентьева, мы большею частию наивно отвечали на все вопросы, а сами мало что разсказывали и краснели до ушей, когда подполковник Мелентьев завел речь о спасенных и вырученных будто бы им от неприятеля знаменах, и других небывалых подвигах.
Субординация ли, или этикет в новом для нас обществе морских офицеров, превосходство коих мы инстинктивно чувствовали над собой, поставили нас в то фальшивое положение, что ни один из нас не нашелся даже возражать на небылицы; но вместе с тем, наше молчание доказывало пренебрежение красноречивее, может быть, возражений. Об обстоятельстве этом я упоминаю собственно потому, что оно имело впоследствии для полка невыгодное значение. Между тем, жители Севастополя передавали нам распространившийся между ними слух, будто войска бежали с поля сражения и указывали, как на доказательство, на расстроенное состояние одежды, оружия и амуниции на возвратившихся солдатах. Какая-то преклонных лет женщина, веря молве этой старалась опровергнуть мои объяснения, указывая на то, что я хожу с непокрытой головой, при чем предлагала мне в насмешку свой чепец. Действительно, во время сражения, мою каску сбило чем-то с головы, я потерял ее, и прибыл в Севастополь и ходил там некоторое время с непокрытой головой.