С 28 марта началось усиленное 11-дневное (легко сказать!) бомбардирование. Это было на Святой неделе. Чуть свет, неприятель начал ужасную канонаду. Нет возможности передать, что это было. Ужасную бурю с градом можно разве сравнить с тем неистовым учащенным артиллерийским огнем, которым неприятель буквально мел ядрами бастионы. Над нами было истинно чугунное облако, – становилось просто темно от массы снарядов, пролетавших над головой. Сначала с нашей стороны отвечали дружно, потом слабее, наконец к вечеру изредка, так как на 3-м бастионе почти все орудия были или подбиты, или сворочены, прислуга возле них перебита и ранена.
Всю ночь усиленно производились работы к возобновлению с основания брустверов, на постановку и починку орудий, и на утро 3-й бастион явился пред неприятелем как ни в чем небывалый.
То же было и на прочих бастионах.
Защитники Севастополя отличались между собой в соревновании своих тяжелых обязанностей, и, надо отдать справедливость, отличались на славу.
Таким образом, одиннадцать дней неприятель употреблял соединенные усилия, и на двенадцатое утро опять увидел перед собой те же самые бастионы, которые стояли как будто невредимыми. Неприятель видимо этим утомился; – мы же перестали считать павших в эти дни защитников, верней потеряли в них счет.
В течение 11-дневного усиленного бомбардирования за значительной убылью, особенно артиллерийской прислуги, по распоряжению главнокомандующего были призваны к великой чести отвечать огнем на огонь неприятеля – арестанты Севастопольских арестантских рот гражданского ведомства. Главнокомандующий сказал им в роде следующего: «Братцы, согрешили вы пред Богом и Государем. По Высочайше дарованной мне власти доверяю вам стать возле осадных орудий, помогать отражать врагов. Павшему при исполнении этого святого долга, Господь простит прегрешения, а церковь будет за него молиться, оставшийся же живым восстановит свои права как защитник Престола и Отечества».
Много раз на бастионы являлся главнокомандующий и щедрой рукой вручал бывшим арестантам Георгиевские кресты и благодарил за службу молодецкую.
Да и действительно, стоили эти люди награды, не только прощения и забвения прошлой их жизни.
Вообще Севастополь в тяжкие и славные свои дни был как бы очистительной жертвой.
Справедливы и верны были слова проповеди покойного Преосвященного Иннокентия, когда он говорил, «что он приехал не учить, а учиться сам мужеству, храбрости и терпению у защитников Севастополя». Это не была пастырская скромность, или витиеватость, или игра слов, – нет, эти истинные слова выходили прямо из глубины души при виде всей окружавшей обстановки, и выражали верно чувство каждого постороннего человека, даже не наблюдателя. Русский солдат видел и сознавал неустойку, но терпеливо сносил все тягости осады, сознавал свое геройское положение, храбро переносил все лишения и невзгоды, терпел, надеялся и не уступал неприятелю вершка земли.
Вместе с тем, этот же русский солдат жил на бастионах, в ложементах, на банкетах и траншеях совершенно не стесняясь, как дома: солдата и в это время не оставляли свойственный русскому человеку юмор, врожденная удаль и явное пренебрежение к смерти. В каждой группе можно было приметить в любое время кого-либо поющего, какую-либо затейливую беседу, или чаще всего слышать рассказ какого-нибудь будто бы забубенного солдатика, между тем видимо храброго и честного человека.
Если в котел попадали иногда осколок бомбы, ядро или какой-нибудь снаряд, то подобное прибавление к пище не только не отнимало аппетита, а, напротив, служило предлогом к каламбурам.
Однажды случилось, что под котел упало рикошетом ядро, опрокинув котел и выбросив пищу на пол; это не принесло горя или досады солдатикам, – а послужило только предметом к смеху и пищей к остротам.
Во 2-й мушкетерской роте был рядовой Белинскийн (Иудейского закона), о котором нельзя не вспомнить. Белинский постоянно находился на банкетах (он был хороший портной и отличный стрелок), ходил в ложементы, храбро дрался на вылазках и во время нападений. Не желая перейди в православие, он уклонялся от всех предлагаемых ему снисхождений, не желал производства поэтому в унтер-офицеры, и не получил знака отличия военного ордена, который вполне и неоднократно заслужил.