Воспоминание о том, что я намерен рассказать, заставляет меня немного возвратиться назад.
Во время Инкерманского сражения супруга командира полка, баронесса Александра Борисовна Дельвиг находилась в Симферополе. Предчувствие ли, любопытство, или желание лично на месте узнать о результате так несомненно ожидаемого успеха от этой общей вылазки, не знаю, – но только я застал раненого барона уже окруженного заботами и попечением доброй баронессы, которая его в тот же день увезла на излечение в Симферополь. Как она приехала, как узнала об опасности, как могла дойди до нее так быстро весть о раненом муже, и когда она могла так скоро проехать 60-верстное расстояние – об этом не спрашивалось, не рассказывалось, – но чувствовалось, что это было очень естественно, а главное кстати.
Всю зиму, пока полк стоял в селении Орто-Коралес, баронесса не оставляла своего мужа. Когда же мы вышли из этого селения и вступили в Севастополь в марте месяце, баронесса переехала в Симферополь, где находился обоз полка, жили казначей и квартирмейстер, а потому было и ежедневное сообщение с полком.
Когда мы стояли на 3-м бастионе, однажды утром я находился в блиндаже у барона с докладом и подавал к подписи бумаги; возле барона стояла на столе чашка с чаем и горели две свечи. Вдруг с шумом и треском упавшая у дверей бомба разорвалась. Свечи погасли, обсыпало песком, мусором и осколками щепок и наполнило блиндаж пороховым дымом. В первое мгновение нельзя было дать себе никакого отчета о происшедшем, но я очнулся от слов барона: «вот кстати посыпало песком после подписи». Благородному и деликатному барону хотелось узнать впотьмах жив ли я. Барон был контужен в голову, левая сторона лица исцарапана щепками от двери, и чем-то ушибло руку.
Конечно, это незначительное происшествие было тотчас известно нашему полку, ибо пришлось отчищать дверь и исправлять блиндаж, и дальнейшая жизнь в этот день потекла опять своим чередом.
Но к вечеру барон почувствовал себя дурно и вдруг, без причины, казалось, стал жаловаться на боль в левой стороне желудка. Оказалось, что он был чем-то сильно контужен, но сгоряча не чувствовал боли. К вечеру он стал себя до того дурно чувствовать, что решился провести ночь на квартире, бывшей в деревянном дрянном домишке на Корабельной слободке.
Часов в 10 вечера я пошел с бастиона навестить барона, и каково было мое удивление, когда я встретил возле него жену.
Сменившиеся фурштаты по прибытии в Симферополь распустили слух, что командир полка ранен в блиндаже, и это известие быстро дошло чрез людей до баронессы, которая, недолго думая, явилась сама в Севастополь. Я застал баронессу Александру Борисовну в чрезвычайно ненормальном положении, почти в истерическом состоянии. Она беспрестанно хохотала без всякой почти причины. Как нарочно раза два пролетевшее ядро задевало крышу, потом разбило на крыльце деревянные ступени, и это менее всего располагало к смеху; однако баронесса, успокоившись как бы от невольно одолевавшего ее хохота, спрашивала причину бывшего шума и треска, и узнав об этом, принималась снова смеяться, говоря: «У Вас не совсем приятно долго гостить». Чрез несколько часов я провожал барона с женою чрез бухту. Когда мы переправлялись на лодке, над нами, как нарочно, беспрерывно разрывались бомбы, и очень близко падали осколки. Барон поехал на несколько дней в Симферополь, чтобы отдохнуть там и полечиться, а главное, чтобы отправить свою беременную жену в Кишинев, где находилось в то время его остальное семейство.
Подвигами баронессы Александры Борисовны Дельвиг я до сих пор восхищаюсь, – как редким самоотвержением.
Заняв наши контр-апрошные укрепления, неприятель напрягал все усилия, чтобы утвердиться на них. В начале июня он вооружил несколько новых батарей на бывшем нашем Камчатском люнете. Под впечатлением этих успехов, союзники вздумали штурмовать укрепления Корабельной слободки.
5 июня, с рассветом, был открыт огонь по Корабельной слободке, и к полудню страшная канонада распространилась по всей оборонительной линии. Небо помрачилось от дыма, а воздух оглашался одним общим гулом от беспрерывного извержения тысячей снарядов.
6 июня, едва начинало рассветать, масса неприятельских войск, как туча, устремилась на приступ 1-го, 2-го бастионов и Малахова кургана. Владимирский полк находился в то время на 2-м бастионе. С наших укреплений грянул залп картечи. Кроме осадных орудий, заряженных картечью, находились полевые орудия, под начальством генерала Шейдемана.
Колонны штурмующих смешались и отступили; некоторые храбрецы, правда, достигли вала и полезли на него, но их взяли в плен или посадили на штыки. Как теперь вижу одного старого седого француза, который буквально был исколот штыками. Наши солдатики взяли его под руки и повели на перевязочный пункт, приговаривая: «Вишь, какой старый, а какой молодец». В это время наши пароходы приблизились к устью бухты Килен-балки, и начали чрез наши головы посылать гранаты, весьма удачно попадавшие в массы неприятельских войск. Французы еще два раза пытались броситься на бастионы, но были каждый раз отбиты с большою потерей. В это время, генералу Хрулеву дали знать, что на правом фасе Малахова кургана, неприятель будто овладел батареей Жервe, куда генерал Хрулев немедленно бросился.