Мой муж по-быстрому смотался в Америку. Он там спокойно работал, ему адекватно платили. Никому ничего не надо доказывать.
Отец не мог оторваться от своей лаборатории. И не хотел. Это было высокое сообщество умов и сердец. Они делали общее дело и служили ему. Общее дело — это смысл жизни. А кто же бросает смысл? Это все равно что бросить веру.
Танька пряла изо всех сил, ость от овечьей шерсти летела в пространство, проникала в легкие. Танька кашляла.
Отец остался на нищенских деньгах. Танька пряла и сучила грубую нитку. Вязала шали.
Я, как художник, видела несомненный вкус и стиль. Но кто сейчас носит такие тяжелые, громоздкие шали? И главное — куда?
— Иностранцы покупают, — сказала Танька. — Я эти шали сдаю в художественный салон. Если хочешь, я могу тебе уступить… вот эту.
Танька показала мне серую ячеистую шаль, похожую на рыболовную сеть. К ней были приделаны терракотовые и желтые цветы. Каждый цветок был вывязан особой вязкой.
— Красиво, — отметила я.
— Тысяча долларов, — сказала Танька.
Я поперхнулась и промолчала. Я не ношу шали, у меня не хватает роста. И еще одно: с учетом наших отношений могла бы продать дешевле. Могла бы и подарить.
В комнату вошел отец.
— Посмотри, как красиво, — сказала Танька.
Я стояла, покрытая шалью.
— Нет, тебе не идет, — определил отец. — В этой шали ты как Азучена.
— Кто это? — спросила Танька.
— Старая цыганка, — объяснила я. — Из «Алеко».
— А где это? — не поняла Танька.
— Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют. В Бессарабии, — сказал отец и закурил трубку.
У отца — особый табак с ароматом виски и вишни. Я с наслаждением вдыхаю. Этот запах для меня — запах отца.
— На что мы будем жить, если у тебя будет инфаркт? — задумчиво произнесла Танька.
— А почему у меня будет инфаркт? — слегка обиделся отец. — Может, у тебя будет инфаркт?
— У меня — не страшно, — сказала Танька. — Я здоровая. А у тебя все остальные органы скомпрометированы.
Отец пожал плечами.
На стене висела Танькина фотография в молодости. Танька была похожа на Мерилин Монро, но лучше. Более строгая, не такая сладкая. Она и сейчас красивая, если приглядеться. Мешает выражение лица. В лице — постоянная тревога: будет или не будет инфаркт? Купят или не купят шаль?
А отец думал о бессмертии. Голова — в облаках. То, что на земле, ему было совершенно неинтересно. Все земное лежало на Таньке.
Иногда Танька меня угощала. Я не ела. Боялась отравиться. Танька предлагала то, что следовало выбросить. Например, сдохшую колбасу. Она доставала кусок, рассматривала его, нюхала. Потом отрезала внешний зеленый слой, а следующий — менее зеленый, но все же скользкий — предлагался мне.
Я стеснялась за нее — не за колбасу, а за Таньку, и придумывала причины. Например, я на диете. Или: я уже завтракала (или ужинала). Хотя следовало сказать: «Съешь это сама. А я посмотрю — выживешь ты или нет».
Я приглядывалась к Таньке. То, что ею двигало, — не просто жадность. Это — служение идее. Идея — экономия средств. Танька, как солдат на посту, стояла на страже каждой копейки.
Я уверена: угощать — это большое удовольствие для двоих. Для того, кто ест, и особенно для того, кто угощает. Дает. Давать приятнее, чем брать. Но у Таньки другие приоритеты. Ничего не давать. Никому. Никогда. У нее была для этого фраза: «А почему я должна?» Она никому ничего не должна. Ей все должны. За что? За то, что она — Мерилин Монро, и даже лучше. За то, что Волков — лауреат Государственной премии. И вообще…
Настало лето. Танька и отец засобирались на юг. В Ялту. Туда же засобиралась моя дочь Лиза. Они ехали большой студенческой компанией.
Я не хотела, чтобы Лиза жила в палатке и спала на земле. Я боялась за ее почки.
— Но у всех почки, — резонно возразила Лиза.
— Чужие органы меня не интересуют. А твои — скомпрометированы.
— Как это? — удивилась Лиза.
— Ты в детстве болела. Почки — твое слабое место.
— Тогда я буду жить в гостинице. Ты достанешь мне номер.
— Это невозможно. Каким образом, сидя в Москве, я достану тебе номер в ялтинской гостинице?
— Пусть дедушка достанет. Может он что-то сделать для внучки?
Я задумалась. Просить отца — значит просить Таньку.
Танька умеет меня достать. После разговора с ней я на какое-то время схожу с ума, бегаю из угла в угол, разговариваю сама с собой и делаю перед лицом короткие гневные жесты. Танька стоит мне здоровья.
У Таньки есть фраза: «Волкова надо беречь». И она бережет его в основном от меня и от Лизы. Как собака, она охраняет пространство и облаивает все вокруг. В основном меня.