Мы сидели с Олькой, как всегда до утра, болтали о своем околодевичьем, пили каждая свое. Оля поведала мне, как съездила в родную «бабушкину» деревню со своим мужем. Заехала она и к своей подружке пьяной дискотечной юности. С ней они ходили по сельским вечеринкам: пили неразбавленный Троян, запивая водой из колонки, а потом танцевали до упаду под Расторгуева, клянусь, там включали Расторгуева! Это в нулевые годы рейва ! Подруга тоже замужем, родила, обзавелась хозяйством. Ольга с Лехой проставили вина и закусок, правда в доме было еще полно народу- Тааа, это соседи, щас уйдут- успокаивала растерянную Ольгу подруга. Правда, дядя Захар и соседка уходить не торопились. Последняя буквально зашла за солью и из-за стола не встала, пока не кончилось белое вино. Захар вообще у них выходил из запоя, так что домой и не собирался. Его все звали Сашей и на недоуменный вопрос моих городских друзей «почему Захар – Саша»? отвечали равнодушно:«а как еще-то , имя то одно.» Оля нервно рылась в телефонных википедиях, Леша, будучи программистом, прошаривал более продвинутые сайты- ничего. Ничего о том, что Александр это Захар. Хозяйка уложила всех, как пришлось, сама легла на пол, муж спал на кровати. – Не пугайтесь, он в полшестого просыпается. Оля с Лехой мрачно переглянулись, но пугаться не спешили. И действительно, он проснулся ровно по часам, позвал жену. Та подбежала, долго о чем-то хихикала. Сна уже не было ни у кого. На мой вопрос «Зачем звал??» И почему в полшестого?? Оля так и не смогла ответить: хихикала и точка. К семи утра хозяйка уже наварила борща и пока наши городские супруги чистили зубы и протирали тоником лицо, муж уже навернул три тарелки. Три тарелки! С утра! Не унималась Ольга. Да мой Леша, да он золото просто! Тем временем, с ранья, пришла все та же соседка, внимание, за сахаром!!!И осталась допивать недопитое. В общем, ребята спешились и рванули когти обратно в душный и загазованный Новосиб.
Я несколько раз, хохоча, переспрашивала: Ты шутишь?? За сахаром??– Да я тебе говорю, за сахаром и три тарелки борща!!!
Не знаю, получатся ли из нас сельские жители, но знаю точно. Никаких соседок. И борщ только на обед!
Клаустрофобия
Я помню себя с очень раннего детства. Такого раннего, что никто мне не верит и если бы не один случай, доказывающий мою честность, то все родные так бы и продолжали прятать кривую усмешку, говоря, что и школу то свою с трудом помнят. Да что школу, порой забывают, на ком и зачем женились.
В общем, это были яркий квадрат окна, прибегающая и убегающая мама с бутылкой ныне несуществующего Коломенского и плоское желтоватое радио с песней Боярского «Все пройдет». Не знаю, пробежите ли вы глазами эту главку, но если вдруг, то Вы, Михаил, вы- чудовище. С таким же чудовищным голосом. И эта песня ваша, Михаил, по мне так должна была пройти проверку минздравом РФ и ратироваться исключительно после одиннадцати вечера, когда все дети уже спят здоровым младенческим сном. Я услышала «Все пройдет и печаль и радость» и безнадежно повзрослела, Михаил. В свои юные семь-восемь месяцев я , холодея от ужаса, думала: Печаль пройдет, мама пройдет и Я пройду. Пройдет Все. Я думала и плакала. Плакала о своем, об общем, молча, просветленно, легко.
А я вожусь на кухне, слышу рев. Подбегаю- все нормально, сухая, кормила недавно- орешь белугой. Сделала потише радио. Замолчала, лежишь довольная, играешь пятками. Добавила звук. Прислушалась, нахмурилась- заревела. Выключила Боярского – ребенок довольный. Боярский- ревет.
Эксперимент показал: нет Боярского-нет слез. Довольная мама ушла доваривать борщ. Если бы она знала, что творилось в моей окологодовалой голове..
Еще я помню квадрат поменьше и оттуда неведомый мир- это моя первая коляска. Скорее всего, меня жутко укачивало уже тогда, но я не могла попросить остановить транспорт и с ужасом выбежать на улицу, а там продышаться, пройти несколько сотен метров, ругая себя за свои слабость и горе от ума.
Через 30 лет я увидела нечто неказистое, угловатое, зеленое в тамбуре у бабушки. -Что это?? С ужасом спросила я мать. -Это твоя коляска! Папа сам собрал! Ничего же тогда не было! Это был буквально закрытый гроб на колесиках с маленьким квадратным окошком. Подарок отца будущему клаустрофобу.