Я всегда старался путешествовать в компании. Тем не менее, я всё-таки попадал в ситуации, когда я бывал один, и когда день кончался раньше, чем дорога. И был случай, когда встретились мне на этих дорогах лихие люди. Я шел по лесной дороге где-то в центре Европы, а идти до города оказалось ещё довольно далеко, и вряд ли я бы успел к вечеру. День уже заканчивался, и под густой дубовой листвой стояла приятная тень, расслабляющая лёгкой прохладой. Вдруг на дорогу вышли пять или шесть человек, как оказалось — разбойников, довольных, улыбавшихся от радости, что им досталась такая лёгкая пожива — одинокий путник, молодой парень. Они окружили меня и с ухмылкой помахивали своим оружием — кто чем: у кого топор, у кого тесак, у кого-то даже пистолет (наверное, хоть и заряженный, но вряд ли даже со взведённым курком). Тот факт, что на мне была шпага, разбойников нисколько не насторожил: личное оружие тогда было у всех, но, видимо, они никогда не встречали того, кто мог им достойно владеть. Возможность моего сопротивления они, судя по всему, даже не предполагали. Ни говоря ни слова они встали вокруг, сами не понимая, что создают для меня наиболее удобное расположение для минимальных затрат времени на их поражение. Я ничего не успел почувствовать. Мой клинок сам взлетел в воздух, руководимый какой-то своей, внутренней энергией и волей, хищно движущей его к плоти…
Я уже не видел, что они делали, пытались ли защититься… Это было не важно. Для меня они замерли в остановившемся, оцепеневшем, почти неподвижном времени. Их руки, в последнем, еле движущемся взмахе, пытавшиеся как бы отгородиться, закрыть лица от ужаса, вспыхнувшего в глазах, отделялись от тел, медленно отлетая кусками в стороны, ни коим образом не являясь уже препятствием року. И мой взгляд, направленный куда то в пустоту перед собой, был безучастен к их участи. Мне оставалось только боковым зрением смотреть этот страшный замедленный сон, в котором медленно опадали их тела, и в этой тишине губы их шевелились, не произнеся ни звука. Было слышно лишь эхо тонкого звона моего клинка, прошедшего уже сквозь металлические пряжки и пуговицы их одежд… Я стоял на том же месте. Вокруг меня лежали разрубленные тела и их части, вывалившиеся кишки и брюшные органы, и какая-то мутная, грязная жидкость медленно вытекала из них в траву. Глаза тех, чьи лица были обращены вверх, были широко раскрыты, как бы в недоумении того, что с ними произошло. Я медленно нагнулся над одним из них, и в этих стекленеющих глазах, как в зеркалах, освещённых последними солнечными лучами, пробившимися сквозь листву крон деревьев, внезапно увидел своё лицо!.. И только тогда пришло осознание произошедшего. И в этой пустой тишине я вдруг услышал гулкие удары сердца в моих висках, как будто старинный церковный колокол, обволакивающий провинциальное селение, спящее в полуденном зное, как эхо последнего вздоха… Глаза мертвецов… Они — проклятие для тех, на ком остановились.
Искусство убивать… Невозможно было овладеть им в полной мере, не постигнув искусства чувствовать. Чувствовать окружающий мир, дыхание неба, движение земли, чувствовать в этот краткий миг жизнь всего, что существует между ними.
Каждый миг, канувший в небытие, — уникален. Бесценен. Он никогда более не повторится. Миг. Сколько он длится? Падение листочка с ветки дерева в тихий безветренный вечер. Он длится секунду. Но не спеши. Остановись. Закрой глаза, затаи дыхание… Забудь про всё, что находится внутри твоего естества, забудь про своё тяжёлое, медленное тело, про землю, в которую упираются твои ноги, про небо, в котором теряется твоя голова. Забудь про время, которое исчезает в этом пространстве пустоты и спокойствия… Забудь про свои чувства, забудь про свой слух. Забудь, как медленно шелестят его краешки, тихо-тихо шурша о неподвижный, замерший, застывший воздух. Воздуха нет. Он умер, исчез, как и всё вокруг. Его можно только почувствовать, как присутствие Бога в этом призрачном, иллюзорном мире… Листок плавно опускается, слегка покачиваясь из стороны в сторону, зависая каждый раз в нерешительности сомнения: падает ли он, или поднимается к небу, да и существует ли вокруг него всё это, или он один, наедине с самим собой, наедине со своей смертью… Что такое Вечность? Это миг, растянутый в бесконечное ожидание, в котором рождается, живёт, и умирает наша Вселенная… Как вздох… Существует ли Время? Границы его субъективны. Когда человек забывает о своём «я», время исчезает. Почувствуй это. Почувствуй миг, растянутый во всю свою пылкую, страстную, беспокойную, трепетную жизнь. И умри вместе с ним, и почувствуй бесконечность… Ты — один на один с Богом. Всё, что вокруг — иллюзия. Есть лишь Любовь, и есть Смерть. Когда всё исчезнет, останется только Любовь, и придёт понимание того, что Ты — это и есть Он, Его частичка, песчинка, носимая дыханием Его в огромной пустыне Вселенной.
Помни о Смерти. Каждую минуту, каждый миг ощущая последним в своей жизни. Каждый вдох принимая, как бесконечное счастье. Живи, ведь всё смертно, и всё исчезнет. Вознеси сознание своё за пределы времён. Когда уже нет Чувств. Когда больше Ничего Нет. Только огромная, холодная, неподвижная Бездна Пустоты… Вернись! Очнись от Смерти. Ты жив ещё… Ты будешь жив всегда, пока будешь помнить, зачем жив, пока не забудешь, ради чего…
С самого детства я начал ощущать ценность любой жизни, в любых формах её проявления. Я болезненно чувствовал, как всё это ранимо, как бесконечно ценно каждое живое существо. Почти физически я ощущал душевные страдания, когда видел, как умирает жизнь. С возрастом это чувство не притупилось. Но в такой критической ситуации я действовал мгновенно, и пока сохранялась угроза для моей жизни, моё сознание оставалось холодным, как родниковая вода, и миг растянулся в пульсирующую вязкую бесконечность. Но потом время остановилось… Всё когда-нибудь умирает. Но я должен вернуться домой и продолжить свой род, и умру я в глубокой старости и своей собственной смертью!
В те времена отношение к жизни было очень трепетным. Несмотря на то, что оружие было почти у всех, убийство человека воспринималось как крайне неординарное событие. И несмотря на годы тренировок, после которых я уже воспринимал противника лишь как мишень с наиболее оптимальными углами и зонами поражения, убийство живой души было огромным шоком. После этого случая я проклинал себя за то, что не всё учёл и рассчитал, невнимательно отнёсся к вычислению требуемого времени, или длины пути, или скорости передвижения. Я клял себя за свою небрежность, отчего случилось то, чего могло бы не быть. Этим разбойникам нужен был мой кошелёк, а не моя жизнь; я мог бы отдать им свои деньги, и, скорее всего, все остались бы живы. Но наверняка они бы потребовали и мою одежду, и шпагу моего отца. А я был уставший, весь день провёл пешком в пути, и просто не захотел вступать в переговоры. Я не мог так рисковать. Тем более, что моя гордость и честь моей фамилии не позволяли мне совершить столь недостойный поступок… Я себя успокаивал лишь тем, что, в конце концов, своими действиями я обезопасил других путников, которые не смогли бы сами за себя постоять. Но глубоко в душе я всегда знал, что проявил этим свою слабость, результатом которой стала смерть стольких людей. И я даже не использовал шанса сохранить им жизнь.
Я никогда не отличался большой религиозностью, и всегда считал, что заповеди господни надо рассматривать применительно к конкретным ситуациям. Наша жизнь зависит от её условий, а условия жизни ужасающе различны. Если путник натёр ноги в тесных башмаках, он уже не видит неба. Он видит только кровь на своих ногах. А если он вообще босиком? Кто знает, может быть, если бы Богом мне была дана другая судьба, если бы я влачил нищенское существование, если бы умирал от голода, тогда, может быть, и я был бы вынужден стать на путь воровства и разбоя. Я не знаю! И я не в праве винить людей за их судьбу. Да не наступит тот час, когда я вознамерюсь судить. Господи, пожалуйста, прости меня!..