— Если разрешите, — сказал он капитану, — вам же все одно время терять, а мне сгодится.
— Точно, — поддел его Венька, — вдруг когда-нибудь в одиссеях неизвестный бог превратит команду в камни, один ты уцелеешь и благодаря знаниям приведешь судно в родной порт.
— Одесса от слова одиссея? — вскинулся Дядюха.
— Наоборот!
— Ладно травить, специалист, — смекнул, наконец, Дядюха. — Тебе-то зачем учеба?
— За компанию.
— Подружились, стало быть, — улыбнулся капитан. — Ну что ж, служба и дружба понятия близкие, даже рифмуются. Как, Стах, прав я?
— Не знаю!
Санька вспыхнул, потупясь: не хватало, чтобы дружки приклеили прозвище поэта, и пойдет — у матросов язык острый. Но капитан не стал распространяться и взял транспортир.
За неделю занятий Санька уже разбирался в маяках, знал их характеристики, сигналы. Сказочно раскрывалась карта ночного неба с его таинственными созвездиями, превращавшимися в знакомые ориентиры: Орион, Большая Медведица, Полярная звезда. Сегодня небо было в черной наволоке облаков. И капитан подробно объяснил, как определяться по двум проблесковым маякам вдали на Фарерских островах.
Затем по радиопеленгатору стали определять направление на радиомаяк. Дядюха справился на удивление быстро. Венька вообще прослушал урок, а у Саньки, взявшего не тот угол, получился обратный пеленг.
Дядюха схватился за живот и поперхнулся под взглядом капитана. А капитан объяснил, в чем ошибка, и сказал, что если бы нечто подобное допустить, то корабль пойдет в противоположную сторону. Санька тоже посмеялся, не испытывая особого огорчения. Ему и в школе точные науки давались нелегко. Но если уж возьмет себя в руки и, наконец, поймет — накрепко отпечатывалось в мозгу.
Они еще долго тренировались в прокладке курсов, и Санька постепенно с облегчением вбирал в себя премудрости штурманского дела, которое на первых порах казалось просто непостижимым.
— Впредь, — сказал капитан, — будешь выполнять некоторые штурманские обязанности во время вахты. Трудно, зато крепче запомнится.
— Это понятно.
— А я? — спросил Дядюха почти обиженно.
— И ты тоже, куда от тебя денешься. Ну все, отдыхать.
Неожиданно послышались голоса. «Почта», — первым догадался Дядюха и ринулся на палубу, откуда уже слышались команды. Подходил СРТ-26, только что сдавший рыбу на плавбазу. Венька в момент исчез, а Санька, заметив, как переменился в лице капитан, остался сидеть, точно завороженный. Наверное, надо было встать и уйти — может быть, и ему пришло письмо. Не торчать же перед глазами, пока Иван Иваныч будет читать свое. Нехорошо. Он уж было поднялся, но капитан обронил:
— Погоди, может, и нет никаких писем.
И Саньке подумалось, что без письма капитану, наверное, будет худо, и тогда, чтобы отвлечься, станет ему рассказывать про свои плавания. Много их было, самые первые на север за рыбой, на парусниках — тогда еще не было траулеров.
Но письмо пришло — боцман принес сразу два: одно Саньке, судя по почерку, от Лены. Он его сразу спрятал, но с места не встал, остался, как привязанный, следя за жесткими пальцами капитана, неровно надорвавшими конверт. Лицо его было обычным, только губы плотно сжаты.
Потом он сложил и спрятал письмо, взглянув на Саньку своими прозрачными глазами как на пустое место.
Саньку точно дернули за язык:
— Плохие новости?
— Да все прежние.
— А показалось — переживаете…
Взгляд капитана, словно вернулся издалека, стал осмыслен, но все еще смотрел мимо штурвального:
— Ультиматум поставила: или я, или море… Конечно, нам нелегко, а им потяжелей, — все так же задумчиво ответил капитан, глядя в пространство, на нервно мигающий в тумане маяк, будто разговаривал сам с собой. — Якорь поднял и ушел. А ей оставаться… Одна… Во всем мире. В первые минуты — как птенец, выпавший из гнезда. Так у иных бывает: полная беззащитность и поиск привычного крыла. А его нет, пусто… Тут не совсем то, что ты думаешь, — торопливо уточнил он, перехватив Санькин взгляд. — Измены, ревности, это все пошлость. Любящая душа не изменит, разве что сама себе. Вот и болеешь за нее, как за малого ребенка. Когда-нибудь, вырастешь, поймешь, если придет к тебе настоящее…
Похоже, он отводил душу и, наверное, чего-то ждал от Саньки, но тот лишь кивал согласно, испытывая неловкость, и думал о том, как же нужно любить человека, чтобы вот так жалеть его, и каким сильным надо быть, с каким крылом!