Первые месяцы в Кадесе прошли в ожидании похода на Ханаан, но огненный столп продолжал стоять над Скинией, освещая прилегающую территорию и днем и ночью, а потому никто не смел и помыслить о том, чтобы собираться в дорогу.
Кадес был не самым лучшим местом в пустыне. Но и не самым худшим. Красно-коричневая почва при тщательной обработке давала неплохой урожай пшеницы и ржи, а колена, расположившиеся по краям стана, смогли высадить и вырастить виноградники на склонах окрестных гор.
И хотя каждый знал, что Кадес — всего лишь временное пристанище перед последним броском на Ханаан, лагерь постепенно превращался в постоянное обиталище.
Здесь молились Богу, благодаря Его за то, что Он вывел нас из рабства и сделал свободным народом.
Здесь рождались и умирали. Здесь женились и выходили замуж. Словом, мечтая о благословенном Ханаане, занимались обычными повседневными делами.
Как я уже говорил, мне по праву рождения предстояло в далеком будущем занять место первосвященника, и когда я был маленьким, очень этим гордился. Моей любимой детской игрой было ходить вокруг «жертвенника», который я соорудил из камешков, напевая и бормоча, как это делал дедушка Аарон. При этом я водружал на голову и руку некое подобие тфилина[28] из обрывков каких-то веревочек.
Случайно заметив мои забавы, Моисей выразил неудовольствие. Ему показалось, что в моих действиях проглядывает неуважение к священным обрядам.
— Твои действа противны Господу, — сказал пророк, — ибо есть вещи, над которыми нельзя смеяться.
— Я вовсе не смеюсь, дедушка Моисей, — со слезами на глазах лепетал я, оправдываясь. — Я только играю в священника. А разве священник входит в Скинию без тфилина?
— Это плохая игра, — отрезал Моисей. — Все твои сверстники играют в войну с амаликитянами. Повозись лучше с ними.
— Но я не умею играть в войну.
— Выйди из шатра — научишься…
После этого разговора я часто играл с соседскими детьми в войну с амаликитянами. У меня был замечательный деревянный меч и щит, оплетенный виноградной лозой, и я чувствовал себя настоящим воином.
Но когда мне по жребию приходилось изображать из себя злобного и трусливого амаликитянина, а другие мальчишки становились непобедимыми и легендарными израильскими бойцами и с криком «Аллилуйя» брали меня в плен, я не особенно усердствовал в битве. Ибо, если бы я победил соседских ребят — «еврейских воинов», — я нарушил бы ход истории, а это противоречило правилам игры.
Я часто приходил домой в синяках, и бабушка Елисавета, отмывая меня от грязи и прикладывая к царапинам лекарственные травы, укоризненно качала головой и грозилась пожаловаться на меня родителям, которые всегда старались оградить меня от общения с детьми из других колен.
За нашими «битвами» частенько наблюдал Аарон, с задумчивым видом сидевший на камне у нашего шатра. Мне кажется, он уже тогда предчувствовал, что ему не удастся увидеть Ханаан.
Пока дети гонялись друг за другом, воинственно размахивая деревянными мечами и поднимая клубы пыли, взрослые налаживали жизнь в стане. Площадь перед Скинией с каждым днем принимала все больше и больше торговцев и менял, гончары под открытым небом лепили прекрасные кувшины для вина и родниковой воды, а художники разрисовали их изумительными узорами.
Наш лагерь с высоты окрестных гор походил на растревоженный муравейник. Всю неделю с раннего утра до позднего вечера Кадес хлопотал и суетился, затихая только к субботе.
И вот однажды, когда я в очередной раз вернулся с «битвы с амаликитянами», бабушка Мариам, зайдя к нам в гости, строго сказала, глядя мне в глаза:
— Внук, мои братья Моисей и Аарон ждут тебя во дворе Скинии.
Я подумал было, что сейчас мне влетит за мои игры, но Мариам поспешила меня успокоить:
— Этот день ты запомнишь на всю жизнь, — сказала она. — Сегодня заканчивается твое детство. Ты вступаешь во взрослую жизнь…
Отмытый и наряженный в лучшие одежды, я направился к Скинии, где меня ждали Аарон и Моисей.
Когда я миновал ворота, то увидел Моисея, сидящего на высоком троне, вытесанном из гранита. Рядом, опираясь на посох, стоял Аарон. Братья смотрели на меня так внимательно, что мне стало немного не по себе.
— Финеес, — наконец нарушил молчание Моисей, — Уверен, что ты поймешь всю ответственность нынешнего момента, ибо сегодня ты прощаешься с детством…
— Мне об этом уже сказала Мариам.
— Не перебивай старших… Сейчас, Финеес, и здесь решается и твоя судьба и, кто знает, судьба всего народа. Очень многое зависит от того, кто станет первосвященником после нас и наших детей. Ты — один из претендентов, и, может быть, один из самых вероятных. Аарон несколько месяцев наблюдал за тобой и сказал, что из тебя может получиться наш достойный преемник. А первосвященник для нашего народа — это и царь, и пророк, и судия, и военачальник.
— Ты можешь стать одним из немногих в истории нашего народа, кто войдет в Святая Святых…
— А что находится в «Святая Святых»? — полюбопытствовал я.
— Там Господь, — удивленно вскинул взгляд Аарон. — А разве ты не знаешь?
Я благоразумно промолчал.
— Ты должен учиться, Финеес, — сказал Моисей. — Ты должен знать все обо всем и обо всех.
— Я и так много знаю, — хвастливо произнес я.
— Никогда не говори так, — строго молвил Моисей. — Знаний никогда не бывает слишком много. Особенно для первосвященника. Ты должен постоянно накапливать знания, ибо этого хочет Господь. Ведь ты когда-нибудь будешь служить Ему.
— И вести к Нему народ, — подхватил Аарон.
И с тех пор в течение очень длительного времени меня готовили к самой главной и самой ответственной стезе Израиля. Каждое утро после трапезы, любовно приготовленной бабушкой Елисаветой, я, облачившись в чистые одежды, шел в Скинию, где мудрейшие мужи — старейшины колен и священники — учили меня искусствам, без которых невозможно общение как с Господом, так и с простыми людьми.
Первые занятия со мной проводил сам Моисей. Даже рассказывая о самых простых вещах, он вызывал у меня одновременно чувства страха и благоговения. Он становился передо мной во весь свой могучий рост, в его руках сверкал драгоценными камнями посох, и голосом, который, казалось, проникал в самое сердце, пророк говорил мне о сотворении мира.
— В начале сотворил Бог небо и землю, — гремел Моисей. — Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет… И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь…[29]
Моисей говорил, и его завораживающий голос приковывал, повергая слушателя в восторг и ужас.
«Господи, — думал я тогда, — лишь бы он на меня не рассердился. Если он такой грозный в спокойствии, что будет, если он прогневается…»
Моисей говорил короткими, тяжеловесными и очень понятными фразами, и волосы у меня на голове вставали дыбом:
— И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божьему сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владетельствуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле…[30]
28
Тфилин — кожаные коробочки кубической формы с вложенными в них кусками пергамента, на которых написаны четыре отрывка из Торы. Одна такая коробочка при молитве возлагается на голову — тфил шель рош, другая — на руку — тфилин шель яд.