Аарон застыл с куском сыра в руке.
— Ты шутишь, Моисей, — наконец выговорил он.
— Да, это звучит странно, я знаю. Я косноязычен и давно не был в Египте…
— …Я не хотел тебя обидеть, — перебил Аарон.
— Но Он выбрал меня, — продолжал Моисей, — и приказал тебе, Аарон, быть моими устами. Освобождение евреев — не только моя цель, но и твоя. Недаром Господь назвал твое имя. Он знает, что ты умеешь убеждать. Без тебя мне не справиться. Нам покровительствует Предвечный, Он на нашей стороне и на стороне нашего народа.
И пророк подробно рассказал старшему брату о своей встрече с Предвечным.
— Я выполню то, что повелевает Господь, — после долгого молчания отозвался Аарон.
…Когда братья тронулись в путь, Сепфора подошла к Моисею и, опустив глаза, тихо сказала:
— Может, ты ошибся, Моисей, и Господь отпустит тебя домой? Освободить евреев сможет твой брат. Ты — косноязычен, он — красноречив. Ты всю жизнь прожил вдали от Египта, он знает евреев и их жизнь. Он лучше тебя сумеет исполнить Божью волю.
— Все решено, Сепфора, — устало протянул Моисей. — Если хочешь, иди обратно. Я тебя не держу.
Аарон при виде плачущей Сепфоры тяжело вздохнул и отвернулся.
— Это бремя — мое, — продолжал Моисей. — Я не молод и, как любой старик, хочу дожить свой век спокойно. Но Господь призывает именно меня.
— Я иду с тобой. Раз уж Он выбрал тебя, значит, у Него были на то причины.
Совещание со старейшинами
Оказавшись с семьей в Египте, Моисей расположился в нашем доме. Аарон предоставил ему лучшую комнату, а мы, дети, перешли в бабушкину спальню.
Пророк общался только с Аароном. Они вели долгие беседы, а однажды утром надели нарядные одежды и отправились на встречу со старейшинами, самыми уважаемыми в еврейской общине людьми.
Вечером за ужином Аарон пересказал родственникам содержание этого разговора.
Вначале он обратился к почтенным мужам со страстной речью.
— Народ теряет свою самобытность, сыны Израиля превращаются в язычников и в скором времени могут забыть язык, обычаи и Бога, — восклицал мой дед, воздевая руки к небу. — Если мы не выйдем из рабства, будущие поколения евреев растворятся среди других племен.
Однако большинство из старейшин встретили эти слова весьма сдержанно.
— Да, ты прав, мы сами много раз думали об этом, — отвечали евреи на его призыв. — Но на стороне египтян — сила. У фараона огромная и отлично обученная армия, масса надзирателей, приставов, соглядатаев. Не безумие ли говорить о выходе из рабства? Восстание обречено на провал. Вправе ли мы принять на себя такую страшную ответственность за судьбу народа?
— Египтяне унижают нас, — произнес Моисей, молча выслушав возражения старейшин, — изнуряют непосильным трудом. Евреи становятся рабами не только телом, но и, что самое опасное, душой; многие из них уже смирились со своим жалким положением, относятся к нему, как к должному. Они перестали замечать свое рабство и мечтать о свободе, что и есть подлинное рабство. Это пугает меня больше всего! Евреи могут окончательно забыть о том, что они самостоятельный народ, и уверовать в то, что смысл их существования — гнуть спину на чужаков.
Моисей показал жезл, превращающий воды в кровь и исцеляющий язвы, и поведал, что собирается встретиться с фараоном и убедить его отпустить евреев. Для этого есть предлог: мы должны, по обычаю предков, совершить жертвоприношение в пустыне.
— Старейшины поддержат нас и отправятся вместе с нами к фараону. Завтра же мы пойдем во дворец и дадим первый бой, — закончил Аарон.
— Первый? Ты сказал «первый»?
— Поставь себя на место фараона. Евреи строят египтянам дома, пирамиды, прокладывают каналы. Без нас Египет зачахнет, как пальма без воды, а потому нам предстоит не один бой, а длительная война. Мернепта будет упираться, как вол, ибо Господь ожесточит его сердце, но в конце концов отступит.
— Ты не боишься, что он предпочтет уничтожить половину евреев, но не выпустить их за пределы государства? — спросил Ифамар, сын Аарона, мой дядя. — Мы совсем недавно ликовали, узнав о смерти Рамсеса, убийцы еврейских детей. Теперь мы рискуем навлечь на себя гнев Мернепты, нового властителя.
Моисей вскочил и гневно сверкнул глазами:
— Несчастные! — возопил он. — Почему, как только речь заходит о свободе, вы ищете причины уклониться от борьбы? Почему, имея возможность покончить с рабством, вы предпочитаете сытую неволю? Почему похлебка и кусок хлеба для вас дороже свободы?!
— Это легко объяснить, брат, — сказал Аарон. — Еврейский народ осторожен и с опаской воспринимает все новое. Но именно благодаря этому мы сохранили веру отцов; и Господь не отвернулся от нас.
— Мы сохранили свой счет месяцев, не перешли на египетский календарь. Мы не забываем язык наших предков.
— Вспомните, многие ли из вас исполняют обряд обрезания, заповеданный нам праотцами? — горько усмехнулся Моисей. — Только колено Левия…
— Это наше упущение, — опустил голову Ифамар. — Но Господь пока хранит нас.
— Именно Он требует от евреев покончить с рабством. Вы говорите, что любите Господа? Так следуйте Его повелениям!
Рабство…
Моисей хорошо знал его лицо: тупое или хитрое, зверски-злобное или животно-покорное, оно всегда носило отпечаток низости души, лишенной гордости, достоинства, готовности отвечать за свои дела, что отличает человека свободного.
Моисея, прославленного египетского полководца, близкого советника фараона, влекло к своему народу. Он мог часами ходить по еврейским селениям, вслушиваясь в разговоры стариков, он подолгу стоял, наблюдая за строительством очередного дворца, не раз пытался вступить в беседу с соплеменниками, но те, подобострастно-испуганно улыбались, отвечали односложно:
— Скудно ли наше питание? Нет, господин мой. Тяжелы ли работы? Нет, господин мой, мы привыкли. Устраивает ли нас такая жизнь? Не понимаю, о чем вы, господин мой, я всем доволен.
Они действительно не могли понять, чего хочет от них этот странный человек — по виду знатный вельможа, в богатой одежде, но говорящий на их языке и не гнушающийся общаться с ними — отребьем, жалкими рабами.
Моисей не раз пытался убедить фараона облегчить положение евреев. Но владыка Египта, казалось, тоже не мог или не хотел его понять.
Чем плохо евреям? Тот, кто хорошо работает и не перечит надсмотрщикам, получает достаточно еды для себя и своего семейства. У рабов есть свои жилища, огороды, вся необходимая утварь. Среди свободных египтян некоторые живут ничуть не лучше, а порой и хуже. И разве кто-нибудь мешает евреям молиться своему Богу, хотя их вера глубоко противна истинной вере египтян?
С глубокой тревогой видел Моисей, что его соплеменники постепенно теряют то, что скрепляет и сохраняет как единое целое народ, даже если он томится в неволе: стремление вырваться на свободу, сбросить оковы, жить своей собственной, пусть трудной, судьбой.
Рождение Моисея
Нашему избавителю пошел девятый десяток, но он выглядел значительно моложе своих сверстников. Многие в его возрасте удалились на покой, находя удовольствие в бесполезной болтовне о произволе фараона и надсмотрщиков, а заодно — и новом поколении, которое не уважает стариков и — стыд и срам! — строит жертвенники из тесаных камней.
Восемьдесят лет назад у правоверных израильтян Амрама и Иохаведы из колена Левия родился третий ребенок. Старшая дочь Мариам, наделенная даром пророчества, взглянув на новорожденного, сказала родителям, что тот станет избавителем народа.
Говорят, что при рождении Моисея весь дом вдруг озарился волшебным светом. Однако ни мой дед Аарон, ни Мариам при мне никогда не упоминали об этом обстоятельстве. Возможно, потому, что оно снижало ценность пророчества Мариам относительно великой участи, уготованной ее брату.