Дальше я смотрел с интересом и неожиданной ностальгией, жалея, что пропустил момент, где молодой Борис Щербаков, играя мастера-стекольщика, зверски арестовывает двух каких-то упырей. Но я знал, что впереди еще две настоящих жемчужины и потому не переключался.
Мое советское детство совершенно не было безоблачными, с кисельными берегами, розово-алыми единорогами, украшенными серпом с молотом, с хорошими милиционерами, улыбающимися и помогающими старушкам, с врачами Айболитами, умеющими лечить корь, почечные колики и триппер щелчком пальцев и добрым словом. Не, ни фига. Но доброго там хватало.
«Криминальный квартет», как и многие конъюктурные фильмы того времени, показывал прячущуюся и всем знакомую изнанку прогнившей советской бюрократии, единственно виновной в смерти первого настоящего Города Солнца. Это понимаешь уже взрослым, а тогда нам нравилось иное, та самая пара жемчужин.
Здесь хитрый Сарай, подвесив под потолок какого-то мелкого жулика, ломал спектакль, типа охаживая того резиновой палкой ПР-1, жулик орал, проводимый мимо важный свидетель-стукач пугался, и хорошие, «наши», менты получали нужную информацию.
Тут Караченцов, много лет озвучивающий крутых героев Бельмондо, очень хотел сам стать таким же. И у него получалось на все сто, глаза горели, он бил ногой с разворота не хуже Чака Норриса, а все преступники, завидев его, заранее проигрывали, обделавшись в штаны от понимания крутости героя, появившегося перед ними.
Главным же, чего частенько не хватало и не хватает западным фильмам, тут была дружба. Дружба бывших детдомовцев, выросших и не оставивших ее за бортом. Дружба наша, с песочницами, с футбиком, где ворота – два тополя, с речкой, куда надо сбежать, с дракой против пацанов из соседнего района\улицы\дома, со строгими, но добрыми учительницами и всегда выслуживающимися паскудами завучихами, с той самой газировкой за три копейки, когда вдруг копеек шесть, а вас четверо, но вы делитесь по-братски, и не стакан на двоих, а один граненый на четверых, чтобы честно.
Это вот и оказалось в фильме главным. И не совсем ясно, поняли ли прекрасные советские актеры, что лучше всего они сыграли героев, не показанных на экране, но понятных каждому и каждой?
Глава 4
Сзади скрипнуло.
– В машину!
Сине-белая «Авиа», блестящая как новенькая, с парнями-афганцами, вот так сюрприз. Отказываться в моем положении грешно, я и не отказался.
Дверь оставила за собой шум, закрывшись наглухо. Звуки шли только через опущенные стекла в кабине, а в самом фургоне оказалось тихо и темновато. Пахло землей, луком, чем-то чуть подгнившим и сладким. Сладким несло сильнее всего и немудрено – внутри машинёшка, поступавшая в Союз из ГДР, забита ящиками с мешками. Картошка, капуста, само собой лук и яблоки, сливы, даже груши с абрикосами.
– Вас трое? – прилетело спереди.
– А не видно? – не очень вежливо ответил качок в борцовке и прибавил звук магнитофона.
Розенбаум, от имени пилота, пел про цинки, Афган и черный тюльпан с водкой в стакане. Машина мягко дернулась вперед, оставляя за собой, судя по всему, молодого мента, рынок и мой первый экстрим.
– В Шинданде, Кандагаре и Баграме…
Покачивало, афганцы как забыли про меня, обсуждая какого-то синего, или Синего, черт пойми. Я смотрел в их затылки, слушал чуть ленивый базар ни о чем, пытаясь понять – зачем оно им? Помочь непонятному чуваку, так открыто палившегося перед ментами? Черт знает, на самом деле, а на их месте мне точно не оказаться, понимая эти доводы. У них своя война, свои мысли, свои поступки, за спиной, сейчас и впереди, в… в будущем.
– Тебе куда? – обернулся командир.
Куда мне? А…
– К стадиону.
Если говоришь о стадионе, говоришь о «Нефтянике». «Олимпия» и есть «Олимпия», в городском спорте участвуя постольку-постольку.
– Мы по Гагарина проедем.
– Хорошо, на Отрадной выйду.
Ответ не комментировался, парни вернулись к обсуждению каких-то своих перепетий, а я старательно не подслушивал. Не хватало узнать ненужное и, кто знает, чем-то опасное. Пользуясь парой-тройкой минут спокойствия, достал деньги, сложил пачкой и убрал по разным карманам. Пятерку в задний, остальное в боковой.