Ночь я провёл в Республиканской клинической больнице Минздрава КССР, под капельницей, в полубессознательном состоянии. Свозили на рентген, оказалось – пневмония. Хорошо, не двусторонняя, обошлось без реанимации.
Перед тем, как пройти в палату и лечь под капельницу, попросил разрешения выскочить в приёмное отделение, чтобы сказать пару слов Казакову.
– Семён Лукич, как прилетишь домой – позвони моей Полине. Наверняка переживать будет, когда я не вернусь в срок, а ей нельзя, она у меня в положении…
– Беременная?!
– Ага. Ты извини, что не сказал раньше, сглазить боялся…
– Да ладно, я не в обиде.
– В общем, чтобы не сильно волновалась, скажи, что палец на ноге сломал.
– Я без тебя никуда не полечу, – насупившись, заявил тренер. – Буду здесь, пока ты не выздоровеешь, вместе полетим в Свердловск.
– Семён Лукич…
– Не спорь!
– Уболтал, – вздохнул я и закашлялся.
Вот ещё и кашель привязался, причём такой, что, казалось, выхаркаю лёгкие. Откашлявшись, протянул наставнику четыре 25-рублёвых купюры:
– Жить тебе где-то надо будет, питаться, передачки мне носить… Бери, это расходы на меня.
Казакова с передачкой пустили только на четвёртый день моего пребывания в больнице. К тому времени я три дня провалялся под капельницей, и только когда пошёл на поправку и иглу вытащили из моей вены, разрешили посещение.
– Звонил?
– Звонил. Переживает очень.
– Хм… Если бы узнала про воспаление – переживала бы ещё больше.
Лукич чуть помялся, потом всё же выдал:
– Из-за твоего неучастия в финале такой скандал был… Мол, что ты себе позволил, как мальчишка, в холодном озере купаться. Ну я и не выдержал, рассказал, как дело было. Что, мол, парнишку спасал. Обещали проверить данный факт.
В итоге в больнице я провалялся 10 дней. За два дня до выписки меня навестил лично главный врач Жунус Султанбаевич Жунусов в сопровождении ещё какого-то представительного, русского по виду дядьки и представительной же тётки-киргизки. Интересовался состоянием моего здоровья, да так обходительно общался, словно я какая-то шишка. С чего бы?
А в день выписки с утра порог моей палаты в сопровождении всё того же главного врача важно переступил не кто иной, как глава республики Турдакун Усубалиевич Усубалиев. Я его сразу узнал – сходство с висевшим в аэропорту портретом было несомненным, хотя в жизни он выглядел всё же постарше. Помимо главврача его сопровождал ещё один важный товарищ в белой форме и в фуражке с белым же верхом, со значком «ОСВОД» на груди. Я сидел на постели, но при появлении столь представительной делегации поднялся, пару секунд спустя пожимая протянутую руку.
– Здравствуйте, Евгений Платонович! – сказал первый секретарь ЦК компартии Киргизии на чистом русском. – А вы, оказывается, у нас герой, спасли тонущего ребёнка, не испугались кинуться в ледяную воду. Ещё и вытащили мальчишку, можно сказать, с того света. При этом никому об этом не сказали и, если бы не ваш тренер – так бы никто ничего и не узнал. Те ребята тоже язык за зубами держали, боялись наказания от родителей. Что ж, скромность украшает человека, хотя при ваших регалиях вы могли бы ходить, задрав нос. Жолон Кудайкулович, давайте.
Он обернулся к сопровождавшему ему осводовцу, тот достал из портфеля грамоту и с торжественностью в голосе произнёс:
– Дорогой товарищ Покровский! Позвольте от лица республиканского Обществ спасения на водах выразить вам благодарность за спасение человека, вручить вам эту грамоту, а также значок «ОСВОД».
После чего ещё и пришпилил мне на лацкан больничной пижамы этот самый значок.
– А я от себя также хочу выразить благодарность, – добавил Усубалиев. – И также преподнести… Нет, не грамоту, а вот такой настоящий мужской подарок.
Жолон Кудайкулович снова подсуетился, быстро извлёк из портфеля какой-то продолговатый свёрток и протянул главе республики. А тот развернул кусок материи, и моим глазам предстал то ли нож, то ли изогнутый кинжал в красиво отделанных ножнах. Усубалиев протянул его мне, я принял презент с некоторым даже благоговением. Вытащил наполовину клинок из ножен, по лезвию шёл витиеватый узор.
– Дорогая работа, – довольно улыбаясь, прокомментировал Усубалиев. – Такие делает только один кузнец на всю Киргизию, живёт он в горах, его предки тоже были кузнецами… А это – вашей супруге. Я знаю, она у вас певица, сам по телевизору её видел, для сцены будет в самый раз. Тоже ручная работа.
И он протянул очередной подарок. На этот раз это был широкий браслет с большим зелёным камнем посередине. Мне оставалось только искренне поблагодарить за подарки.
Когда гости попрощались и покинули палату, я снова принялся вертеть в руках клинок. Да-а, и впрямь штучная работа, стоит, наверное, немало… А в самолёт с ним пустят? Впрочем, в это время ручную кладь досматривают не столь придирчиво, как это было в моём будущем. Конечно, не как в «Бриллиантовой руке», когда таможенник просто ставил всем подряд мелом крестики на чемоданах, но во всяком случае в личных вещах никто не роется.
Да и Полине, думаю, подарок придётся по вкусу, смотрится солидно. Куда всё это спрятать, пока меня не выписали… Ладно, пока в карманы засуну, благо что они широкие и глубокие. А значок не забыть потом отцепить, а то какому-нибудь больному достанется после меня. Нет, так-то понятно, что одежду после каждого больного должны по идее стирать, тогда значок достанется сестре-хозяйке.
Дверь палаты снова приоткрылась, на этот раз заглянула дежурная медсестра Варя – довольно миловидная девушка с русой косой из-под медицинской шапочки.
– Покровский, собирайтесь, на выписку.
На крыльце больницы меня поджидал Казаков. Пожали друг другу руки, а потом ещё он и обниматься полез, но так, скупо, по-мужски.
– Рад, – сказал он, – рад, что всё обошлось. Вчера снова твоей звонил, обрадовал, что сегодня выписываешься. Всё ещё думает, что палец лечил.
– Ну пусть пока думает, дома уж растолкую, что к чему. Да и подарки вон, гляди, какие везу.
Показал кинжал и браслет, оружие Лукича, естественно, заинтересовало больше, повертел в руках, осмотрел внимательно лезвие, проверил ногтем остроту заточки, поцокал языком.
– Да-а, знатная вещь… Ладно, держи свой ножик. Поехали в аэропорт, через два с половиной часа самолёт на Свердловск.
На работу я вернулся через три дня, даже не успев закрыть больничный. Не думал, что так соскучусь по чиновничьим делам. Хотя чиновничьими их можно было назвать с натяжкой.
С работы мне ещё домой звонили, в том числе те же Гена с Валей, наперебой выражали своё восхищение моим поступком, о котором гудит весь обком, и намекали, что местное начальство меня так же отблагодарит за проявленный при спасении ребёнка героизм. А Ельцин так лично заехал после работы, пришлось его чаем с вареньем поить, он, наверное, литра два выдул за разговорами, ну да и чай, и варенье у меня знатные. Покалякали о делах наших скорбных, которые на самом деле не такие уж и скорбные, а вполне себе животрепещущие.
Например, о том, что на местной швейной фабрике выпустили пробную партию джинсов, которая со дня на день должна поступить в продажу. А тут ещё 9 мая на носу с акцией «Бессмертный полк», в котором мы с Полиной тоже собирались принять участие. Я планировал пронести портрет одного из двух воевавших дедов, того самого, что не вернулся с войны. Так-то у меня и батя воевал, но он и второй дед были живы, тьфу-тьфу. А Полина тоже понесёт портрет умершего двадцать лет назад деда, и тоже по материнской линии.
Тут ещё пресса подоспела, и не только местная. Наших-то интересовало только спасение ребёнка, а «Комсомолку» – идея проведения Дня города и «Бессмертного полка». Скорее всего, главреду газеты просто подсказали, что надо бы просветить советских граждан насчёт таких тем, глядишь, хороший пример окажется заразительным.
Так что пришлось давать интервью, тщательно выверяя каждое слово. Вроде ничего лишнего не сболтнул, и всё, что нужно, упомянул. Номер с моим интервью вышел аккурат 8 мая. А 9-го мы с женой шли в колонне «Бессмертного полка». Я держал в руках портрет своего деда по материнской линии Якова Ивановича Фурсова – рядового, погибшего 23 сентября 1943 года при форсировании Днепра. Полина несла портрет также своего деда Порфирия Никаноровича Земцова, повоевавшего ещё и в Первую Мировую, а затем прошедшего всю Великую Отечественную, закончившегося войну в звании старшины и скончавшегося в 1953 году, аккурат через неделю после смерти Сталина.