— Такое впечатление, — сказал Жан-Пьеру один офицер, — будто воду льют с небес бочками.
Обе армии провели неуютную ночь под почти непрерывным дождем со вспышками молний и резкими порывами ветра. Люди промокли до нитки. Дрожа от холода, солдаты лежали на земле, покрытой влажной соломой.
Рассвет был холодным и безрадостным: все были с головы до ног перепачканы грязью. Не сразу удалось разжечь костры и приготовить еду.
Наполеон, как всегда, был абсолютно уверен, что выиграет битву. Он понимал, что из огромного числа солдат английской армии лишь немногих можно причислить к «бойцам высокого класса». Бонапарт считал, что его люди, обладающие богатым военным опытом, легко одержат победу.
Когда он ехал перед строем среди криков « Vive L'Empereur!» [9], казалось, что отступление из Москвы было давно забыто. Наполеон был совершенно уверен, что его старая императорская гвардия так сильна, что не может не быть победоносной.
Жан-Пьер прекрасно понимал, что ни Наполеон, ни его люди не сомневались в своей способности уничтожить армию Веллингтона.
Они достигнут Брюсселя до наступления темноты.
Жан-Пьер наслаждался триумфом победы, одержанной два дня назад над пруссами при Линьи, и не могло быть никаких сомнений, что сейчас они делают первые шаги к новой славе.
Наполеон с уверенностью сказал своим офицерам, в том числе Жан-Пьеру, что иностранные вспомогательные войска Веллингтона обратятся в бегство в самом начале сражения, а «красные мундиры» [10]сломит шок массированного обстрела.
— Я буду молотить их артиллерией, — объявил он, — наседать на них кавалерией и заставлю их обнаружить себя. А когда буду точно знать, где англичане, пойду прямо на них со всей своей гвардией.
Жан-Пьер считал, что артиллерийский обстрел из восьмидесяти орудий, начавшийся в час дня, не обманул ожиданий. Из общего числа пушек двадцать четыре были мощными двенадцатифунтовыми «Наполеонами» с радиусом поражения две тысячи ярдов.
Битва была ожесточенной.
Днем французские артиллеристы снова заняли свои позиции на центральных рубежах и возобновили обстрел. Такой мощности огня не могли припомнить даже самые бывалые ветераны.
«Мы побеждаем!» — подумал Жан-Пьер, направляя людей в атаку.
Они размахивали оружием и кричали: « Vive L'Empereur!»
Потери лошадей были ужасающими. Несчастные создания сотнями лежали на земле мертвыми или умирающими.
Всадники, многие из которых были ранены, падали в грязь. В течение двух часов французских кавалеристов пять раз выбивали с позиции.
Пять раз они собирались с силами в поле и возвращались. Никто не мог усомниться в их отваге, но орудийный огонь противника был точен, и горы убитых продолжали расти.
Наполеон подтянул все имеющиеся орудия, чтобы укрепить свои артиллерийские дивизии, но артиллерия Веллингтона, укрытая за небольшим хребтом южнее деревни Ватерлоо и недостижимая для французов, не ослабляла огня.
Уже почти стемнело.
Жан-Пьеру стало трудно определять, где находятся его люди, и он попытался собрать их вместе.
И тут вдруг обнаружил, что вся французская армия растворяется в поле. Солдаты бросали оружие и пускались наутек.
Жан-Пьер подумал, что бредит. Он принялся кричать, чтобы не покидали позиций и продолжали сражаться.
В следующий миг он увидел, что с востока бесконечным потоком скачут на поле брани пруссы.
Жан-Пьер повернулся, чтобы приказать стоящим рядом солдатам продолжать стрельбу. Не успели слова сорваться с губ, как он почувствовал сильную боль в руке.
Жан-Пьер соскальзывал с седла. Он схватился за поводья.
Но не успел выровняться, как тьма накрыла его. Сознание помутилось.
Тем не менее Жан-Пьер каким-то чувством понимал, что падает, и не мог ничего сделать.
Придя в себя, Жан-Пьер обнаружил, что его уносят с поля битвы в какое-то место, где доктора оказывают помощь раненым.
Он услышал, как медики отдают приказания, но, не успев ни о чем спросить, снова провалился в забытье. Далее все происходящее воспринималось им обрывками и как бы сквозь туман.
Временами он приходил в сознание и обнаруживал себя рядом с другими ранеными, но в следующий миг вновь терял сознание, чтобы очнуться где-то еще, и это новое место выглядело почти так же, как старое.
Только через неделю он, наконец, осознал, что находится в госпитале, в котором работают монахини.
Они перевязывали ему плечо, а при попытке спросить, где он и что произошло, не отвечая, напоили его чем-то.
Жан-Пьер провалился в глухой сон без сновидений.
Прошло немало времени, прежде чем сознание вернулось к нему.
— Кто победил? — с усилием задал он вопрос, и слова тяжело просочились сквозь губы.
— Англичане, — произнес рядом с ним голос по-английски.
Жан-Пьеру отвечал мужчина с соседней кровати.
Только спустя какое-то время стало ясно, что произошло. Его случайно унесли с поля боя вместе с несколькими офицерами вражеской армии. Похоже, что англичан потом перевели в тот же госпиталь, где сейчас находился он.
Благодаря рангу Жан-Пьера, который стал выше за годы войны, ему позволили остаться с ними.
Один офицер рассказал, что эта великая победа Веллингтона одержана во многом благодаря подоспевшим в конце битвы прусским войскам князя Блюхера.
Именно его Жан-Пьер видел перед тем, как потерять сознание.
Он узнал, что получил тяжелое ранение, был осмотрен старшим хирургом, направившим его в этот госпиталь, под который приспособили женский монастырь, а монахини, ухаживающие за ранеными, были преимущественно француженками.
Поэтому они хлопотали над Жан-Пьером и опекали его, как любимого ребенка.
— Ты заставляешь нас ревновать, — сказал полковник, который занимал соседнюю с Жан-Пьером кровать. — Если так пойдет и дальше, нам придется снова с тобой драться.
Жан-Пьер рассмеялся и ответил:
— Думаю, мы все достаточно навоевались — до конца дней хватит.
Полковник узнал, что Жан-Пьер так хорошо говорит по-английски, потому что родился в Англии. С тех пор он стал относиться к молодому человеку еще теплее.
Это был полковник Хьюберт Долиш, служивший в Гвардейской бригаде. В детстве Жан-Пьер видел его марширующим по Гайд-парку.
Молодой человек рассказал полковнику, как они с родителями вернулись во Францию, когда Наполеон позвал émigréназад, и англичанин выслушал его с большим интересом.
Полковник заинтересовался еще больше, узнав, что Жан-Пьер участвовал в отступлении из России.
— Я полагаю, — сказал полковник однажды, после того как их осмотрел один из старших врачей, — что ни один из нас не сможет вести нормальную жизнь после всего этого.
Жан-Пьер был обескуражен.
— Хотите сказать, мы навсегда останемся калеками? — спросил он.
— Если не умрем, — ответил полковник. — Они решили сделать операции нам обоим, а это в любом госпитале обычно хуже самих ранений.
Подобные разговоры нагоняли тоску, но полковник гнул свою линию, и Жан-Пьеру пришлось его слушать.
— Меня беспокоит, — отметил полковник, — что у меня маленькие дети, трое, если уж на то пошло. А моя жена тяжело болеет с тех пор, как родился наш младший ребенок.
— Вы имеете в виду, что вам нечего им оставить? — спросил его Жан-Пьер.
— В общем, да, — сказал полковник.
— Полагаю, то же самое можно сказать обо мне, — добавил Жан-Пьер. — Если, как вы говорите, англичане победили, а Наполеон попал в плен.
Молодой человек думал о том, что отцу и матери стоило огромных трудов поддерживать достойный уровень жизни даже до начала войны, а вернувшись из Москвы, он заметил, что они как никогда обеднели.
— Я вам сочувствую, — сказал он полковнику. — Жаль, что ничего не могу сделать, чтобы вам помочь.
— По крайней мере, вы молоды, а значит, должны выкарабкаться.