Будем считать, что разрешение на бунт получено. Беззвучно вздохнула, успокаивая нервы. Вдох-выдох, вдох-выдох. Скажу, и будь что будет.
- Я не тварь, не тихая и не громкая, Артемий Петрович, просто не люблю лезть под поезда. Представьте, что я ругаюсь с вами изо дня в день, спорю, держу... дерзю... веду себя дерзко – хорошо? Навряд ли, вы меня стопроцентно уволите или того хуже, а я работать хочу, понимаете? Просто работать! Говорите, Сологуб верен взглядам? – на этом месте я запнулась. Не возводи напраслину, Вера, оставь желчь для пищеварения. – Хотя речь не о нем. Все мы успели «отличиться», и я себя не оправдываю. Дело в вас, не так ли? В вас и вашей поведенческой линии. По-моему, вы слишком много на себя берете...
- А ведь всё так славно начиналось, - посетовал Воропаев, вклиниваясь самым беспардонным образом, – особенно сильно прозвучало это «просто работать». Песню испортил переход на личности и, пожалуй, намек на дальнейшее хамство, но, в общем и целом, вы молодец. Можете быть свободны.
- Я... что?
Зав терапией рассмеялся. С неудовольствием отметила, что у него приятный смех: не вымученное хихиканье, не «заразительный» хохот начальника, не гусиный гогот, как у Толи Малышева, и не конское ржание. Многие выглядят комично, когда смеются, Воропаев же комичным не выглядел. Каким угодно, только не комичным.
- Мне глубоко безразлично, в чем заключается ваше мнение, Вера Сергеевна, я лишь хотел убедиться в его наличии. Считайте, что шалость удалась. Ни слова больше не скажу, если оно не будет относиться к делу, можете так и передать сусликам. До осени доживем и распрощаемся, больше нервов сохраним. Не смею задерживать.
Он по-прежнему стоял от меня в двух шагах, не делая попыток отойти к столу или приблизиться. Стоял и наблюдал, расслабленный, расчетливый, – настоящая тихая тварь. Кому и, главное, что мы пытались сейчас доказать? Каждый остался при своем.
- Раз так, - я растянула губы в улыбке, не заботясь о ее натуральности, - то не смею задерживаться. Всё правильно, надо знать свое место, а на мое вы мне только что более чем корректно указали. Спасибо. Наверное, это безумно сложно – смешивать с грязью, и очень опасно, ведь всё, что вы скажете, незамедлительно используют против вас. Сколько выдержки нужно иметь, сколько силы, сколько, не побоюсь этого слова, храбрости...
- Достаточно. Хамство не украшает женщину, Вера Сергеевна, а вы, несмотря на более чем универсальный стиль, всё-таки женщина.
Похоже, я покраснела. От злости. Универсальная, говоришь? А вот это уже не твое собачье дело! Сволочь, сволочь, хамская сволочь! Ощутимо задрожали губы, в уголках глаз набухли будущие слезы. А вот возьму и не заплачу, не доставлю ему такой радости! Марафет, опять же, поплывет.
- Хамство не украшает никого, а указывать человеку на его недостатки, никак не связанные с профессиональной деятельностью, - мой голос срывался на окончаниях, - если этот человек находится у тебя в подчинении, не только низко, но и подло, потому что... он тебе даже возразить толком... не сможет... Что это за авторитет такой сталинский? Да с вами просто никто связываться не хочет! Или боятся, как я, или времени жалко... Вы не ответили: чего добиваетесь?! – я сорвалась-таки на визг. – Хотели хамства? Так буду хамить! Избавиться мечтаете? Так увольте, как-нибудь переживу! В Хацапетовку поеду, в Африку, на Марс улечу – всё лучше, чем здесь, с вами! Объясните недо-женщине, в чем она провинилась, и я уйду. Прямо здесь заявление напишу, сама его у Крамоловой заверю, только скажите...
- Отставить истерику, - он сунул мне чашку с водой, которую я поначалу оттолкнула. Тактику сменил, строит из себя заботливого. – Пейте, иначе взорветесь. Пейте-пейте!
Взяла чашку (лишь бы отвязался) и осушила тремя быстрыми глотками, продолжая гипнотизировать Воропаева. Надеюсь, что отразившиеся во взгляде чувства отобьют его желание издеваться.
- Вера Сергеевна, я прошу прощения за грубые слова. О, бриллиант души моей! Признаю, что был сотню раз неправ...
Хрупс! Чашка выскользнула из ставших вдруг ватными пальцев и, конечно же, раскололась, но Артемий Петрович будто бы не заметил этого, продолжая нести чушь:
- ...и готов своею презренною кровью смыть это оскорбление. Что мне сделать, о прекраснейшая из прекраснейших? Хотите, на колени встану? Или пробегу вокруг гинекологии, выкрикивая ваше имя?..
Не знаю, как так получилось. Правда, не знаю и знать не хочу. Видимо, клоунада в исполнении Воропаева стала контрольным выстрелом по моему терпению, потому что я размахнулась и, как в дешевых мелодрамах, влепила ему пощечину. Вот только героини мелодрам обычно замирают с гордым видом, любуясь делом рук своих, или дышат, аки загнанные лошади, я же взвыла и схватилась за ладонь. Больно-то как!
- Отличный удар, - похвалил Артемий Петрович, потирая щеку. Заморгал: ему и впрямь было больно. - Жаль, что вся сила в замах ушла.
Ярость как ветром сдуло. Боже, что я наделала?! Это уже не оскорбление, это... это... избиение! Сопротивление начальнику, в армии за это в тюрьму сажают... Что я несу, какая армия?! Я только что ударила Воропаева. Воропаева! Взяла и вот так запросто дала по мордасам! Уж пощечины-то он точно не простит. Зачем только рот открыла? Из этого самого рта вырвался всхлип.
- Артемий Петрович, я не хотела... я не хотела, простите! Пожалуйста, не увольняйте меня, - сдавленный шепот откуда-то из кишок. Не до конца понимая, что творю, бухнулась на колени, чудом не зацепив остатки чашки. Слез почему-то не было. – Пожалуйста...
- Вставайте. Немедленно. Я сказал, поднимайтесь! – он ловким движением сгреб осколки и отправил их в мусорное ведро. Две практически равные половинки, чашка треснула посередине. Заговорил быстро: – Идите работать и постарайтесь забыть то, что мы тут друг другу наплели. Постараетесь?
Я подавилась сухим всхлипом. Господи, пошли мудрости, терпения, понимания и крепкого здоровья той самоотверженной женщине, которая связала свою судьбу с Воропаевым, потому что эти нехитрые блага нужны ей, как никому!
- Я вас не увольняю, - очень тихо сказал Артемий Петрович, помогая подняться. Пострадавшая щека его алела, как советский флаг, а невозмутимое прежде лицо было... странным, - только никогда – слышите? – никогда больше не становитесь на колени.
***
«Электроприбор для нагревания воды и прочих гидро-бытовых нужд» вышел из строя нежданно-негаданно. Сколько ни щелкали кнопкой включения, сколько ни вынимали его из розетки – чайник умер, и не в наших силах было его воскресить.
- Печаль-беда, - вздохнула Жанна, похлопав страдальца по пластмассовому боку. – Сестринский Тузик сдох еще летом, все на этого товарища надеялись. Надо Антонычу отнести, вдруг сообразит, что тут можно сделать?
Доставить покойного к завхозу вызвался Сологуб, все остальные направили стопы в буфет, прихватив с собой банку кофе и сахар. Ту растворимую бурду, которой потчевали в нашем буфете, не соглашался потреблять даже ко всему привычный Сева, а он, как уже довелось убедиться, ел всё, что плохо лежало и теоретически годилось в пищу. Мадам Романова готовила супругу «сиротские» бутербродики в полпальца толщиной, старшая медсестра пекла для него пирожки, но парень всё равно не наедался, оставаясь таким же худым и нескладным. «Не в коня корм, - сокрушалась Игоревна, вручая Жанне очередной промасленный пакет. – На, корми своего обормота».
- Ребя, да чо мы фигней страдаем? – удивился практичный Толян. – Раз нужен только кипяток, пошли к Воропаеву, у него свой.
- А давай сразу к Крамоловой, - лучезарно улыбнулась медсестра. – Чего уж мелочиться? Нас много, одного чайника не хватит. Как вам идея?
- Жанна имеет в виду, что идти к Петровичу себе дороже. Если по отдельности – вопросов нет, поделится, но нашу банду он пошлет куда подальше и будет прав, - объяснил Сева. – Можем, конечно, рискнуть…
- Не, народ, вы как хотите, а я к Воропаеву не пойду, - заупрямился Дэн. – У нас с ним друг на друга аллергия… а-апчхи!.. и кариес во всех местах.