До сегодняшнего дня он соблюдал тот неписаный договор: ни слова на посторонние темы, всё строго по делу. Друзья-интерны радовались, но ждали подвоха – я так им ничего и не рассказала. Не только им – никому, слишком стыдно. Интересно, как воспринял всё это он? Ожидал ли мольбы на коленях? Ни словом, ни жестом... Вроде бы радоваться надо, справедливость восстановлена, но какой ценой?..
Я убрала со стола, вымыла в раковине посуду и посмотрела на часы. Минутная стрелка только подползала к цифре восемь, еще двадцать минут. Зав терапией проследил за моим взглядом. Ничего от него не скроешь.
- Торопитесь? Если надо, идите, я не держу. Ради вас, так и быть, рискну отпереть двери.
- Да нет, не тороплюсь, - слова вырвались прежде, чем я успела подумать. По-хорошему, надо бы вернуться в ординаторскую, почитать карточку Милютина, да и нечего мне здесь делать, но слово не воробей, воробей – птица.
- Тогда не стойте над душой, присаживайтесь.
Я села на краешек дивана, что стоял вплотную к стене и походил, скорее, на длинное кресло. Прикинула: Воропаеву с его ростом здесь не улечься, зачем тогда диван? Внимание привлекла картина в простой деревянной раме, солнечный и легкий, как воздух, пейзаж – одуванчиковая поляна. Художник явно не самоучка, мазки кладет со знанием дела и умеет, как любил повторять мой учитель живописи и композиции, найти бриллиант среди груды стекляшек.
- Не похожа на репродукцию, - заметила я вслух. – Картина. Она настоящая?
- Вполне, - равнодушно отозвался Воропаев. – Сестра подарила.
- Ваша сестра – художница?
- Нет, - ответил Артемий Петрович, не отрываясь от заполнения бланка. – Знакомый нынешнего мужа моей сестры, которого они упорно продвигают. Говорят, талантливый парень, далеко пойдет. Пейзажи пишет как с конвейера.
Нынешнего мужа? Значит, супруг был не один, или планируется новый? Мое воображение нарисовало женский аналог Воропаева с ежедневником в руках, составляющий планы текущего супружества и прайс на произведения искусства. Вдоль полок тянутся стройные ряды фотографий бывших мужей, а в углу, прикрытые от выцветания, сырости и пыли, громоздятся высокие стопки холстов.
- Интересуетесь искусством?
- Немного. Окончила художественную школу.
- И вам нравится рисовать? – он так и не поднял головы, словно ему абсолютно всё равно, рисую я, танцую самбу или вяжу салфетки крючком. Вопрос был задан из вежливости, сугубо для поддержания разговора.
- Когда-то нравилось, но я разочаровалась.
- Даже так? – хмыкнул Артемий Петрович, ставя уверенную подпись и принимаясь за новый бланк. – Душа интерна познаваема, но не познана, и процесс познания бесконечен. Что же случилось, Вера Сергеевна? Ваша муза вас покинула?
- Моя муза всегда со мной, - пробормотала себе под нос. – Нет, просто я вдруг поняла, что посредственна, а посредственность хуже бездарности.
- Было бы любопытно взглянуть на ваши работы.
В кармане зажужжал телефон. По старой институтской привычке я держала его на «беззвучном». Звонил Сашка.
- Извините.
- Извиняю, - также равнодушно откликнулся зав терапией.
- Привет, Саш.
Погодин что-то оживленно говорил, но слышно было из рук вон плохо. Мобильный оператор вечно мудрил с сигналами, и сеть ловила не везде. Порой, чтобы расслышать звонящего, приходилось чуть ли не в окно высовываться.
Едва я подошла к окну, как связь сразу стала четче.
- Алло! Алло! – надрывался телефон. – Ты меня слышишь?!
- Алло. Теперь слышу.
- Как ты, солнце?
- Всё нормально. А ты как?
- Да тоже пойдет, - что-то лязгнуло, будто Сашка открыл окно. – Я в туалете сижу, отпросился выйти. Чунга-Чанга опять нудит, а я по тебе соскучился.
- Так, прогульщик, а ну-ка марш на лекции!
Он расхохотался, чуть повизгивая от восторга.
- Какие лекции, Вер? Эн-Гэ через две недели, никто уже толком не учится. Думаешь, Чунга бы меня отпустила? Она сама спит, просто за очками не видно. Не переживай, всё нормалек будет, прорвемся. Жаль только, что зима опять без снега.
- Да, жаль, - я посмотрела на темный асфальт, омываемый дождем. Тоскливо. Деревья стояли черные и голые, небо атаковали серые «капустные» тучи. Дворничиха в дождевике гнала воду из лужи в лужу, шкрябая о землю кудлатой, как баба Яга, метлой. Сегодня шестнадцатое декабря, но погода нас совсем не балует.
- У вас тоже дождь?
- Угу, и судя по всему, «капустный», - я вывела на запотевшем стекле букву «А».
- Я тебя не отвлекаю, Вер? – спохватился парень. – Что-то ты какая-то молчаливая…
- Не отвлекаешь, обед у нас. Но, Саш, ты лучше не зли Чунгу-Чангу, иди на лекцию. Давай вечером поговорим?
- Вечером так вечером. Точно всё нормально?
- Точно, точно. Иди, Погодин, не отрывайся от коллектива, - шутливо приказала я.
- Слушаю и повинуюсь... А, кстати, я билет на двадцать седьмое взял, так что жди.
- Жду.
- Точно?
- Точно.
- Очень точно?
- Очень точно.
- Честно-честно?
- Сашка, отстань!
- Ну вот, - огорчился тот, - чуть что, так сразу «Сашка, отстань!». Но я всё равно люблю тебя, Верка.
- И я тебя, - на стекле появился мужской профиль, и я быстро смахнула его ладонью. Теперь напротив аккуратной буквы «А» красовалось расплывчатое пятно, сквозь которое проглядывали двор и небо.
- Нет, скажи нормально!
Оглянулась на Артемия Петровича: тот с головой окунулся в работу, ручка вдохновенно порхала над бумагой. Ему нет никакого дела до бестолкового щебета недо-женщины интерна Соболевой. Для него я нечто среднее, промежуточное звено эволюции. Универсальное существо. Унисекс. И никто кроме меня в этом не виноват, всё идет именно так, как я хотела... Сашка, да. Ждет ответа.
- Я люблю тебя, Сашка, - еле слышно шепнула в трубку. – Приезжай скорее.
Настенные часы чмокнули один раз: время обеда кончилось, но я, не отрываясь, смотрела в окно. Всё также мокла под дождем дворничиха, всё также рябили тревожимые каплями и метлой лужи. Ветка осины прогнулась под тяжестью черного ворона, птица встрепенулась и раскрыла клюв.
Что-то изменилось…
- Снег, - пораженно выдохнула я. – Снег пошел!
Снежинки кружились в воздухе и таяли, едва соприкоснувшись с асфальтом, но их было много, и они не прекращали падать.
- Действительно, снег, - Воропаев поднялся из-за стола. Он всегда двигался бесшумно и ловко, точно кот. – Если к вечеру подморозит, завтра будет гололед.
Я вдруг перестала его шугаться, спокойно стояла и смотрела, как планируют на стекло снежинки. Сначала мелкие, чахлые, а потом всё более упитанные и наглые, белые мухи съеживались в капельки и сползали вниз. Совсем как некоторые люди…
- Спасибо.
- За что? – рассеянно спросил Артемий Петрович.
За то, что не послали куда подальше; за то, что накормили обедом, оставшись голодным. За то, что не напомнили. За то, что вы есть. Вы хороший, я знаю, но вам удобнее быть вот таким, въедливым и саркастичным. Хотя, наверное, это правильно: привязанность подрывает дисциплину. Если одному «тепло и уютно», не факт, что другому повезло также.
- За всё, - просто ответила я.
- Вы, как всегда, оригинальны, Вера Сергеевна, - рядом с буквой «А», успевшей растечься по краям, появился значок «В12». – Не стоит благодарности, спасать от истощения голодающих Поволжья – моя святая обязанность.
***
К вечеру-таки подморозило, неожиданно начавшийся снег валил и валил всю ночь, а на следующее утро наш город напоминал зимнюю сказку. Укутанные пушистой белой шубой улицы, сугробы тут и там, кривоватые снеговики во дворе наводили на мысль о предстоящих праздниках. Ели и сосны, продаваемые на каждом углу, вдруг стали удивительно уместны. В воздухе теперь витал аромат Нового года: Оксана принесла полный кулек мандаринов и угощала всех подряд.