- А…
- Лучше молчите, - посоветовал Воропаев. - Всё в порядке... вещей.
Предупреждая просьбы, он поднес к моим губам кружку с водой. Выхлебала всё до последней капли и совладала, наконец, с голосом:
- А где… Денис?
- В ближайшее время мы его не увидим.
- Что с ним… было?
- Трудно сказать. Похоже на конкретное психическое расстройство, - неохотно ответил Артемий Петрович. - Что делать – ума не приложу.
Сдерживаемые слезы прорвались наружу, смывая дамбу адекватности. Почему, почему это происходит со мной?! Чем я провинилась, кого обидела? Я ревела белугой, мечтая поскорее провалиться сквозь землю. Только бы не видеть и не слышать, не смотреть людям в глаза. Все многолетние старания насмарку, а ведь я так хотела... так старалась...
- Вера Сергеевна, блин! Мне тоже жалко Гайдарева, давайте плакать вместе. Вера Сергеевна, - Воропаев обнял меня, быстро и крепко. – Ну, всё, всё, кончайте сырость разводить.
- Я и не развожу-у-у!
Не отдавая себе отчета, уткнулась лицом в его халат и заплакала еще горше. Пока я ревела, он гладил мои волосы и вздрагивающую спину, шептал что-то невнятное, ободряющее. Так поступали родители, когда я маленькой кричала во сне.
Рыдания стихли сами собой, сменились икотой и негромкими всхлипами. Замерла в объятиях Воропаева, боясь пошевелиться. Белая «жилетка» промокла насквозь, ее украшали разводы потекшей туши. Теперь я должна ему новый халат.
- Успокоились? – зав терапией отстранился и протянул мне платок. С перепугу показалось, что он извлек его прямо из воздуха.
- С-спасибо.
Утерла зареванные глаза. Со стороны, небось, красота неописуемая.
Воропаев внимательно следил за мной. Он беспокоился... Конечно, беспокоился! В его отделении едва не произошло зверское убийство, любой бы забеспокоился. Вот только... он выглядел ужасно усталым, таким... непривычно беззащитным. Воропаев, который держит марку, что бы ни произошло!
Мне вдруг захотелось обнять его, чисто по-дружески. Вот как он меня минуту назад...
Пришлось задушить это чувство в зародыше. Понимала, что не оценит.
- Артемий Петрович, что же теперь б-будет?
- А что будет? Поедете домой, отлежитесь денек, придете в себя, а потом думайте, сколько душе угодно. Земля-то вертится, значит, жизнь продолжается, а вам еще ординаторскую наряжать.
- Но… как мне теперь ходить сюда? – задала я один из тревожащих вопросов.
- Спокойно, подняв подбородок повыше. О сегодняшнем ЧП знают не больше десятка человек, да и те не станут молоть языком: повезло с контингентом. Анатолий Геннадьевич спасал вашу жизнь, будучи весьма навеселе. Полагаете, он будет болтать?
Да уж, если бы не Толян, лежать сейчас моему трупу в морге, анатомам на потеху.
- Я попросил Антипина, он вас отвезет. Идти сумеете?
- Конечно.
«Конечна» не вышло: ноги дрожали так, что не только идти – стоять не представлялось возможным. Опустилась обратно на кресло-переростка, чувствуя себя холодцом. Ни рук, ни ног, ни костей, ни мышц – одна сплошная трясущаяся масса.
- Можно я еще чуть-чуть у вас посижу?
- Хоть до утра, - стиснув зубы, разрешил Артемий Петрович.
Он, наверное, торопится, а тут я - «инвалид, ножка болит». Попытка номер два с опорой на диванную спинку. Если помогут и поддержат, добреду.
С усталого лица Воропаева не сходило скептическое выражение.
- Не стройте из себя мученицу, - посоветовал он и с тяжким вздохом подхватил на руки. - Предупреждаю сразу, ничего личного. Представьте меня грузчиком, себя – каким-нибудь антикварным комодом времен Луи XIV, и не отвлекайтесь от образа.
Никогда прежде мужчины, не считая папы в далеком детстве, не носили меня на руках. Жаль, что Воропаеву противно: его аж передернуло, бедного.
- Артемий Петрович, я тут подумала…
- Поздравляю вас. О чем же?
- Смеяться не будете?
- А я похож на идиота? Не стесняйтесь, говорите. Мы, идиоты, любим узнавать новое.
- Когда Дэн и я сидели в ординаторской, на минуту показалось, что вместо него был кто-то другой. Будто его… ну не знаю, загипнотизировали или… заколдовали.
- Заколдовали, говорите? – без улыбки переспросил Артемий Петрович. – Интересно девки пляшут! С чего вы так решили?
- Им словно кто-то управлял, - немного смелее продолжила я. - Жесты, манеры, многие слова – чужие. Вот вы говорите, психическое расстройство, а ведь не мог человек так измениться! Оно бы проявилось обязательно, кто-нибудь бы точно заметил. Мы общались, и всё было в порядке. Это потом он... как с цепи сорвался.
Воропаев перехватил меня поудобнее. Антикварные комоды, даже времен Луи XIV носят иначе, или я ничего не понимаю в мебели.
- Колдовство – это антинаучно, Вера Сергеевна, а гипноз... Сами посудите, кому понадобилось гипнотизировать Гайдарева? Скорее всего, вам просто показалось на нервной почве.
- Вы, наверное, правы. Дэн вел себя как ненормальный, нес всякий бред про безумную любовь и про то, что не позволит Сашке на мне жениться, а ведь они даже не знакомы.
- Смахивает на навязчивую идею. Гайдарев имена называл?
- Нет, только повторял… э-э… что-то вроде «я знаю, что ты любишь его, а он – тебя. Этот гад тебя недостоин» и про женитьбу. А, еще что-то про месть.
- Ишь ты, какие нынче психи пошли, - в словах Артемия Петровича не чувствовалось веселья, - несчастные и благородные. Постарайтесь не думать об этом, а лучше вообще забудьте. Он не понимал, что говорит.
Усадив меня в машину, Воропаев сказал на прощание:
- Удивляюсь я вам. Думал, шок как минимум, а то и хуже, но вы молодцом держитесь, догадки какие-то строите. Значит, хорошо всё будет. Удачи!
***
Никанорыч взял из колоды две карты и зевнул в бороду. Крыть выброшенных Профессором королей ему нечем, разве что у хозяина расклад получше выйдет. Маг виновато развел руками: не вышел.
- Бито? – мяукнул кот, крутя хвостом. Он уже знал, что выиграл.
- Забираю, - вздохнул домовой. – Опять твоя взяла, хвостатый.
- Десять-шесть-пять в мою пользу, - подвел итог Бубликов. - Удача не на вашей стороне, милейшие, но не печальтесь: кому не везет в игре, тому повезет в любви.
- Давайте в покер, - коварно предложил мухлевщик Никанорыч, - на желание.
- Вы играйте, а я пойду, покурю - маг сгреб карты в одну кучу и вышел на лоджию. Никанорыч и Бубликов последовали за ним.
- Вы-то куда?
- Мы с тобой. Хоть бы курточку набросил, батюшка, простудишься ведь, - хлюпнул носом домовой.
- Не простужусь. Брысь в квартиру, без вас тошно!
Оконная рама с неохотой, но поддалась, и на лоджию ворвался свежий морозный воздух. Третий час ночи, однако город не спит. Дома семафорят друг другу квадратами окон: то один квадрат вспыхнет, то другой, то с десяток погаснут разом. Крупными хлопьями валит, повисая на проводах и голых ветках, снег. Опять метель. Мир погружается в слепую белесую пелену. Царство обывателей, мирно спящих в собственных постелях; обывателей, наивно уверенных в завтрашнем дне.
«Когда-то и я был уверен, а теперь… Жизнь играет со мной, как кошка с мышкой, гонит в одном ей известном направлении, чтобы, в конце концов, всадить когти. Сожрет ведь, зараза, и не подавится. Далеко не все мышки доживают до старости: их много, а кошке надо что-то кушать, вот она и кушает...
Глупо всё это – кошки, мышки. Я не кошка и не мышка, я бессовестный черный кот, который только и ждет момента, чтобы стянуть чужую ветчину. Трется о ноги, мурлычет, усыпляет бдительность, но чуть зазеваешься – хвать! Одна беда у кота – застарелая язва желудка, как проглотит ветчину – сразу смерть, и ему, и ей... Ветчина, еще лучше! Странные сравнения на ум идут, по большей части кровожадные. Куда ни глянь, кто-то кого-то лопает. Плохая тенденция. Вроде поужинал, так нет ведь! А всё потому, что кое-кто слишком слабохарактерный: нет чтоб закрыть холодильник и заглушить голод какими-нибудь менее опасными продуктами. Ну что вы, так же неинтересно! Надо пренепременно вернуться к холодильнику, стоять и пялиться, пялиться, пялиться, исходя слюной. На кого я становлюсь похож с этой своей паранойей? Знаю, что нельзя, и от этого хочу еще больше. Запретный плод сладок. И как только Елене удалось не сорваться? Встретить, не сорваться и добровольно отказаться? Ни помех, ни условностей: он был холост, она – тогда еще свободна. Абсолютная, безоговорочная, всеобъемлющая, грандиозная и на все оставшиеся буквы алфавита взаимность! Уж не загнали ли вы душу дьяволу, Елена Михайловна?»