— У меня для тебя маленький подарок, — шепнул Анне брат, вырывая ее из нахлынувших тягостных для нее воспоминаний. — Закрой глаза, ma chere.
Она подчинилась — плотно зажмурилась. Петр развернул ее в сторону зеркала, как она поняла, а потом по коже груди скользнуло что-то обжигающе холодное, отчего она даже вздрогнула невольно.
— Il est indécent [41], Петр Михайлович! — тут же раздался голос мадам Элизы, ступившей в покои Анны, что поторопить ту выходить. — Она не может надеть это, и вы прекрасно о том ведаете! Как можно же!
Анна распахнула глаза. На ее груди висела небольшая жемчужина на тонкой серебряной цепочке, так красиво блестевшая в свете свечей, что у нее перехватило дыхание.
— О, madam, je vous prie! [42] — взмолилась она, не желая расставаться с этой небольшой жемчужинкой. — Право слово, я даже готова замуж пойти уже за любого, лишь бы носить то, что желаю!
— Ну, так уж и за любого! — рассмеялся Петр, обнимая сестру за плечи, а мадам Элиза только заметила, поджимая губы:
— Quelle bêtise! [43] Пора, Аннет, пора выходить, — она поманила ее к себе. — Михаил Львович скоро знак подаст бал открывать, а ты все в покоях у зеркала вертишься.
— Пусть жемчуг останется, мадам Элиза, прошу вас, — попросил Петр, провожая взглядом шагнувшую к порогу спальни сестру. — Он так красив на ее коже, любо смотреть. Ступай, ma chere, я же опоздаю к началу — надобно мундир переменить, да с дороги хоть чаю выпить что ли. Но к мазуру я буду определенно, Аннет. Мазурка моя, так и знай!
Катиш и Полин уже ждали в небольшом салоне покоев Аннет, в белых платьях и высоких белых перчатках, как и у нее самой — словно ее отражения. Анна не могла не поморщиться недовольно. Папенька позволял ей с недавних пор носить на балах и другие пастельные цвета наперекор правилам, но на больших приемах, как этот Рождественский, требовал от нее строгого соблюдения этикета. Белый цвет для девицы и только! Скука! Не один десяток девиц в платьях подобного цвета будет ныне в зале — хрупкие бабочки с белоснежными крылами.
Хорошо хоть отделкой можно было выделить себя из толпы схожих юных прелестниц. Вон и Катиш выделила высокую линию талии широкой атласной лентой цвета cuisse de nymphe emue [44], а светлые волосы вплела более тонкие ленточки того же оттенка. Недурна совсем, оглядела с легкой ревностью кузину Аннет. Хоть и некрасива лицом, но все же недурна.
Девушки уже проходили по лестничной площадке второго этажа, служившей неким переходом из хозяйской части дома в иную половину, для приемов, как вдруг Катиш замерла, остановилась как вкопанная, приложив ладонь к сердцу.
— Qu'arrive-t-il? [45] — встревожилась мадам Элиза, сопровождавшая девушек, уже готовая подать знак одному из лакеев, стоявших у дверей. Анна обернулась на кузину, заметила напряженный взгляд той сперва в распахнутые двери в парадную анфиладу, ведущую к зале, а потом вниз — на площадку холла, где старый швейцар встречал припозднившихся гостей.
— Нет нужды тревожиться, мадам, — проговорила она, изгибая губы в усмешке. — Это Катиш в сердце Амур попал стрелой еще давеча на всенощной, а ныне та глубже проникла.
Катиш бросила на кузину недовольный взгляд и произнесла зло:
— А жемчуг в дар получать — pleurer à chaudes larmes [46] позднее!
— А коли б слушала батюшку Иоанна, ведала, что суеверие есть грех! — Анна сжала сильнее ручку веера, с трудом сдерживаясь, чтобы не стукнуть кузину по плечу. — Пророчицей стала? Так я тебе нынче напророчу, желаешь? Что там душа твоя просит? Чтоб кавалергард в карточку запись сделал? Мечтай боле! Тебе только Павел Родионович и может запись сделать жалеючи! Или кто иной, коли попрошу. Что губы кривишь? Думала, по прелести твоей карточка полнится твоя на танцы? Нет, милая моя, по слову моему!
— Какая же ты злая! Ты гадкая! Гадкая! — Катиш резко развернулась и бросилась обратно в хозяйское крыло. Лакеи едва успели распахнуть двери перед ней. Мадам Элиза открыла рот, но не успела она и слова произнести, как Анна побежала за кузиной. Тогда она, вздохнув, подала дочери знак следовать за ней и направилась за убежавшими барышнями.
Все как обычно. Ничего нового. Анна обидела не со зла и совсем того не желая свою кузину словом, не сумев сдержаться, и ныне будут рыдать в голос обе, умоляя друг друга простить за гадкие и злые слова. Только лица раскраснеются дурно да припухнут от слез. И если личико Анны можно будет быстро выправить от этой красноты и припухлости ледяной водой, то Катиш будет суждено ныне на бале быть с красными пятнами на лице. Впрочем, она бы и так алела от смущения. Может, и незаметно будет после следов слез.