— Я слыхала, что вы хотите уехать под Калугу или остаться в Москве, — начала Анна, смущенно переходя на отстраненное «Вы». Теперь, когда между ними сложилась явная дистанция из-за разногласий, разделивших их, она не могла говорить такое интимное, такое родственное «ты» Катиш, старающейся даже взгляда лишнего на кузину не бросить. Анна понимала ее положение и искренне сочувствовала ей. Но разве могла она что-то изменить?
— А вы бы желали моего присутствия на вашем венчании, ma cousine? — вдруг горько спросила Катиш, сжимая покрывало, словно вот-вот потянет на себя то и укроется под тем с головой от того, что происходило в ее жизни сейчас. — Чтобы насладиться от души моим горем? Моими слезами? Как раньше наслаждались ими, чиня мне всякие мелкие обиды. Вы ведь ведаете, что будущее уже потеряло для меня смысл бытия… без него…
Анна тогда промолчала, потому что знала — не найдутся никогда такие слова, которыми можно было бы унять сердечную боль в этом случае. Знала по себе, помня, как это больно терять. Но она сама прежде теряла хотя бы с малой толикой надежды на возможный свет в той темноте, что опускалась при этой боли, окружала облаком. А у Катиш такой надежды нет и не будет. Произносить же банальности… К чему? Ведь Анне вовсе не было жаль, что все так сложилось.
Так и сидели молча в летней ночи, как когда-то ранее, несколько лет назад делили ночи, будучи юными барышнями, мечтающими о любви и достойной партии на замужество. Только теперь все было по-другому — не стало хотя бы малой части родственного тепла между ними, никогда уже не будет прежней откровенности. Жизнь сделала их взрослее и невольно — соперницами. А проигравшая соперница вряд ли когда-либо станет благосклонна к той, что осталась в выигрыше…
— Я благодарна вам за то, что вы ни единой душе более не открыли истину о той ночи, — проговорила Анна, решив спустя некоторое время, полного тяжелого молчания, уйти к себе. Осознав, что ничего уже не исправить, как ни пытайся. — Я боялась давеча, что вы пойдете с тем разговором к мадам Олениной…
— Хорошего же вы мнения обо мне! — вспылила вдруг Катиш, заливаясь краской в очередной раз при воспоминании о том, что видела той летней ночью, и о том, как рассказала об увиденном Андрею. — Да и толк-то какой? Да, она возненавидит вас еще пуще и сделает все, чтобы предотвратить этот союз. Но Андрей… Павлович… он же никогда не отступится от вас… И я только стану причиной его боли, его разрыва с матерью — и только! Для меня все кончено было еще тогда… в двенадцатом. Когда даже ваш проступок не толкнул его к разрыву с вами. Как же я хотела вас ненавидеть! И как хочу этого сейчас!
О, как же хотелось в этот момент Анне унять эту боль, которую она причинила petite cousine и которая так явно слышимая в голосе той рвала ее сердце! Совсем как раньше — протянуть руки, стереть слезы с ее щек, сказать, что не со зла она обидела Катиш. Но ныне между ними стояла непросто детская обида, как прежде. И теперь никакими ласками не унять той боли, не получить прощения за нее. Да и не примет сейчас этой ласки Катиш, оттолкнет руки кузины.
— Уговорите маменьку отправить меня в деревню под Калугу, — справившись с эмоциями, произнесла Катиш тихо. — Сестрица моя, верно, будет недовольна, что ей придется пропустить ваше венчание и стать моим patronage. Да только я не смогу поехать сызнова в Милорадово… не сумею… не хочу!
— Я попрошу tantine, — ответила Анна. — Вот увидите, я сумею убедить ее, что так будет лучше для вас.
Уже когда Анна стояла в дверях, желая кузине покойного сна уходя в свои покои, Катиш вдруг остановила ее еле слышным шепотом:
— Я вас прошу… Анна, я прошу вас… Храните бережно его сердце. Он вас так любит…
И Анна ответила, стараясь, чтобы голос ее не дрогнул ненароком и не выдал слез, которые вдруг побежали по лицу ровными ручейками:
— Я вам клянусь в том…
В ту ночь Анна долго плакала, спрятав лицо в подушки, сама не понимая причины своих неудержимых слез. Ей было жаль Катиш, которая, верно, точно так же плакала в этот момент, рыдая на своей незавидной судьбой. Было жаль, что приданое, над которым так щедро хлопотала тетушка из своих средств, будет приобретаться не матерью, которую Анна даже не помнила. Что рядом нет мадам Элизы, которая постаралась подарить Анне материнскую любовь и заботу вместо рано ушедшей мадам Шепелевой. Ей пришлось остаться с Сашенькой в Милорадово — кто бы позаботился о том лучше собственной бабушки в отсутствие Анны?
Плакала от чувства острого одиночества, которое нахлынуло на нее вдруг, как только она затворила дверь в спальню Катиш. Ранее бы они непременно спали в эту и последующие ночи вместе, как когда-то делили постель втроем, обсуждая предстоящее торжество и покупку убранства к венцу. Но Катиш уже никогда не станет прежней к ней, а Полин…