— Как ваше имя? Ах, впрочем, что уж ныне… поспешите… прошу вас, — обратилась она к жмущемуся неловко в углу передней кучеру Кузакова, не сразу увидев во мраке комнаты офицера, закутавшегося от дождя в темный суконный плащ. И тот поспешил показаться ей, желая самому принять руку, протянутую в сторону смущенного мужика. Девушка смутилась его появлению, а потом побледнела, когда приметила светлый мундир под полой плаща.
— Вы…? — и дыхание у нее сбилось, будто от волнения. А впрочем, как самодовольно подумал тогда Кузаков, быть может, и от появления в такой глуши, какой казалась ему тогда Смоленщина, офицера русского. И не просто офицера, а гвардии Его Императорского Величества…
— Кузаков Александр Иванович, — щелкнул каблуками тот, и, пользуясь замешательством девушки, позволил себе вольность — поспешил коснуться губами ее прохладной ладони.
— Александр, — произнесла несколько нараспев девушка, словно примеряя это имя к тому, кому предстояло его получить. А потом поманила за собой в комнату, где уже было все приготовлено для обряда крещения. Именно этот поп, что снова вышел на церковное крыльцо из темноты храма, крестил маленького и такого безучастного ко всему в тот момент младенца. Именно этот поп…
— А имя ее… твоей кумы? — спросил Андрей после того, как выслушал рассказ Кузакова о тех событиях.
— Она не назвалась, — нахмурился Александр, вспоминая, как странно то и дело во время обряда смотрела на его светлый мундир девушка. Именно на мундир, не на лицо его вовсе. Как прижимала к себе младенца, подавшего голос только, когда его опустили в импровизированную купель при крещении. И какими словами проводила его, когда он, понимая, что не сможет попроситься переждать здесь, в стенах этого дома, непогоду.
— Вы служите в гвардейском полку, monsieur Кузаков? — вдруг спросила девушка, когда он уже был в дверях комнаты. Он обернулся и заметил, что она пристально смотрит ему вслед. — Не в конной гвардии, часом?
— В конной, — подтвердил он под ее тихий выдох. Где-то с несколько мгновений они оба молчали: Кузаков ждал тогда, что она что-то скажет следом за этим вопросом, она, видимо, над чем-то раздумывала. Но после все же тихо попрощалась с ним, позволяя ему удалиться. А он взглянул на таз, стоявший на полу передней (в тот собирались капли, стекавшие медленно с потолка из-за прохудившейся крыши), и все же вернулся в гостиную, где девушка что-то тихо напевала младенчику, которого укачивала на руках.
— Могу ли я в дальнейшем справляться о здравии своего крестника? — спросил Кузаков, чувствуя себя полным идиотом в этот миг. Ангельское создание, такое хрупкое и бледное лицом на фоне траура платья, улыбнулось ему. И он осмелел и добавил аккуратно, боясь обидеть своим недопустимым и невежливым предложением. — А еще по возможности… на первый зубок, может статься…
— Шлите на имя крестника господина Александра Кузакова в лавку ростовщика Медвина, что в Гжатске, — ответила девушка, смущенно отводя взгляд в строну. Явно не желая называть свое имя ему, как он понял тогда. И Кузаков отступил — не стал более допытываться, видя, что она не желает более продолжать разговор. Вышел вон, под ту же стену дождя, ничуть не стихшего за прошедшее время. Только, когда он уже садился в коляску, его догнала девушка из прислуги, сунула ему в руки сверток с нехитрой снедью.
— Барышня распорядились. До станции еще далече, коли не вертать обратно к Гжатску. А далее земля пока еще бедная после войск-то…
— Blonde? — вдруг вторгся в воспоминания Кузакова голос Андрея, и тот вернулся спустя годы обратно. — Та девушка, что крестила с тобой… blonde? Rousse?[685]
— Blonde, — уверенно ответил Кузаков, в голове которого мелькнуло подозрение на счет личности его таинственной кумы.
— Ты не записан в книге, — проговорил Андрей задумчиво, словно разговаривая скорее не с другом, а сам с собой. — Странно… Будто и не было тебя в тот день. Отчего? Оттого, что запись меняли после, по требованию ее?
И тут же голову закружило вопросом «Почему?», на мгновение даже затмив тревогу ожидания ее запоздалого приезда в церковь. Почему она обманула его, сознательно позволив думать, что Сашенька ее сын?
А потом вспомнил, как Анна пыталась убедить его в обратном, но безуспешно… отчего? Отчего тогда она так решительно воздвигла эту преграду меж ними, даже без малейшего сомнения? Для того чтобы удержать его на расстоянии, чтобы оттолкнуть от себя? Тогда зачем после пыталась снова приблизить…?
Вопросы, вопросы роились в голове назойливо. А после пришла одна-единственная мысль, разом угомонившая этот ворох шепотков в голове.