Глава 2
Из-за неплотно затворенной двери в девичью спальню снова раздался громкий окрик Анны, что-то яростно выговаривавшей после него прислуживающей ей девушке. Но не этот окрик или резкие слова заставили мадам Элизу оставить свою работу, за которой она сидела у окна будуара, ловя последний свет дневной, пытаясь починить кружево в отделке платья. А звук пощечины, что раздался вслед за едкими словами — тихий, но ощутимый. Так бьют не для того, что причинить боль, а только для видимости наказания. Мадам Элиза была твердо уверена в том, ведь в ее воспитаннице не было явной жестокости к слабым и низшим. В monsieur Петре эта жестокость была, а вот Аннет, слава Богу, не имеет в своем характере подобной дурной черты.
Именно поэтому мадам Элиза отложила в сторону свою работу и поспешила из кабинета барышни в соседнюю спальню.
— Que s'est-il passe, fillettes? [31] — спросила она, едва отворила створки дверей, окинув быстрым взглядом комнату, задерживаясь глазами на каждой, кто был там.
Семнадцатилетняя Катиш, эта petite cousine [32]Анны и Петра Шепелевых, сидела, поджав ноги в вольтеровском стуле с высокой спинкой, прижавшись так плотно к той, что казалось, она желает раствориться в его обивке. Petite cousine Катерину называли не от того, что она была невысока ростом, а от того, что та отчего-то стремилась быть незаметной для окружающих, мучительно краснея, когда к ней обращались или бросали на нее мимолетный взгляд. Это свойство дочери алеть лицом по поводу и без оного доставляло немало расстройства ее маменьке, тетушке Анны по матери, Вере Александровне Крапицкой, что жила с младшей дочерью с прошлой весны в имении родственников.
Мадам Элизе даже порой думалось, что ее собственная дочь Полин, ровесница Анны, чувствует себя в доме Шепелевых гораздо свободнее, чем их кузина. Вот и ныне та лежала на животе на постели молодой барышни и играла домашней туфелькой на ноге, глядя со скрытым восторгом и какой-то хитринкой в глазах на отражение Анны в большом зеркале, перед которым та сидела, пока одна из девушек домашних аккуратно разматывала папильотки, давая волю темно-русым тугим кудрям.
— Ты слишком дергаешь! — повторила едко Аннет девушке, что краснела от собственной неловкости и чуть не плакала ныне перед барышней. — Останутся ли мои локоны при мне после твоей работы, милая? Больно ли тебе было нынче? Так и мне больно от пальцев неумелых твоих!
— Mademoiselle Annett! — резко проговорила мадам Элиза, и теперь уже Аннет вспыхнула от стыда, вдруг осознав, что сделала. Она знала, что мадам Элиза не любит, когда ее воспитанница выражает свои чувства чересчур бурно, даже с прислугой. Твердила ей с малолетства, что это не достойно истинной mademoiselle, что те должны быть милы, тихи и «выглядеть нежным цветком в райском саду». Да только вот ни дня не проходило, чтобы Анна не огорчала свою горячо любимую мадам, ведь для нее сущей мукой было сдержать свой норов, если что не по ее воле было.
— Я сама, — подошла мадам Элиза к сидящей на табурете Аннет, отпуская девушку вон из комнаты, стала аккуратно разворачивать папильотки. — Что за причина дурного настроения ныне? Тебе не по нраву платье? Очаровательное, я убеждена в том. Дивная и тонкая работа.
— Аннет в волнении от предстоящего вечера, — улыбнулась матери Полин, глядя на ту в зеркало. — А Катиш не желает говорить мне, от чего такой переполох вдруг случился.
— Катиш и не ведает о том! — резко ответила Аннет, дернув головой от злости, внезапно вспыхнувшей в душе. — Что толку пытать ее? И потом — я вовсе не в волнении! Отнюдь!
— У тебя глаза потемнели, ma chere, отсюда видать. Верный признак, — кивнула Полин рыжеватыми кудряшками, которые в отличие от Аннет ей были даны от природы, и та показала вдруг ей в отражение кончик языка, за что и получила очередное строгое: «Mademoiselle Annett!» от мадам Элизы.
— К мадам графине прибыл гость, — вдруг подала голос Катиш, и Полин удивленно уставилась на нее, совсем не ожидая, что та примкнет к беседе. Обычно кузина Аннет молча присутствовала в их девичьем трио, только слушала и почти не говорила. — Ротмистр Кавалергардского полка Ея Величества.
Мадам Элиза тут же подняла голову и взглянула в зеркало на Анну, что невольно заалела щеками при таком пытливом взгляде, сцепила пальцы в замок, пытаясь не выдать легкую дрожь тех. Это от злости, уверяла она себя. Я зла на этого дурно воспитанного кавалергарда и только! Как он посмел! Как он только мог! Надо было позволить гневу поручика Бранова пылать и далее, зря она погасила едва начавшийся огонь своими улыбками и милой болтовней.