И почему-то сейчас, когда коляска остановилась у подъезда усадебного дома, а на встречу барина с молодой женой на крыльцо высыпали дворовые, которые оставались в усадьбе, Анну вдруг настиг странный приступ паники и тревоги. «…Любую причину можно устранить… даже ту, что в сердце впилась…», снова эта замысловато высказанная угроза мелькнула в голове, и она не могла не взглянуть на окна своих покоев. Показалось ли ей, или кто-то действительно стоит за легкими занавесями, развевающимися на сквозняке?
И страх… липкий страх щупальцами стал обвивать душу, заставляя дыхание сбиться с привычного ритма, а сердце заколотиться как несколько мгновений назад в бешеном ритме, но только уже не от сладости, а от цепкого ужаса. Того самого, который ощутила в тот миг, когда обернулась от зеркала на Лозинского, стоявшего в дверях, ведущих к ней в спальню…
Глава 52
Даже дар речи пропал на миг, когда Анна обернулась к Лозинскому, стоявшему на пороге. От неожиданности его появления, от непристойности этого визита, все еще способного разрушить ее будущую жизнь. А потом, прежде, чем она успела что-либо сказать или крикнуть на помощь, Лозинский шагнул за порог и резко захлопнул дверь ее спальни, повернув замок.
— По какому праву…? — только при звуке поворота замка к Анне вернулся дар речи. А вместе с тем пришел и страх, когда поняла, что в доме слишком мало людей, способных прийти ей на помощь. Да и как докричаться до тех, когда они совсем в иной половине дома, а кто и вовсе — в кухнях?
Она взглянула на решительную линию подбородка Лозинского, прислонившегося спиной к дверям, на упрямо поджатые губы, заметила, как ушла из глаз теплота, которая вспыхнула в тех при виде нее. И при этом взгляде поняла, что впереди ее ждут совсем нелегкие минуты…
— Выйдите вон! — коротко сказала Анна, пытаясь подавить страх, разрастающийся в душе. И отчаянье, когда вспомнила предыдущее возвращение Лозинского в усадьбу. Он снова вернулся за ней, но на этот раз бежать было некуда… негде укрыться…
— И… и не смейте говорить мне «ты»!
В ответ на ее резкий приказ он только рассмеялся как-то издевательски зло, и Анна едва удержала на лице маску деланного безразличия к его появлению в этой комнате.
— Что вы здесь делаете? Вы разума лишились? — спросила Анна, позволяя себе пустить в голос нотки злости и раздражения.
— Делаю — где? В вашей комнате или в усадьбе? — переспросил он снова прежним, так раздражающим Анну тоном, и она махнула рукой, словно показывая, что это практически одно и то же.
— Вы чересчур опрометчивы, Лозинский, — проговорила Анна, намеренно опуская слова вежливости. Разве могла она быть с ним вежлива, когда он так поступал по отношению к ней? Раз уже карты вскрывались ныне, то и маски прочь с лица! От наплыва злости, перехватившей горло, даже страх куда-то в сторону отступил. Как он смел?! Как он мог вторгнуться в ее жизнь и именно сейчас, в этот день!
— Я полагаю, каждый в окрестных землях с превеликим удовольствием пустит вам кровь за то, что творили вы и ваши люди когда-то здесь. У людей долгая память на творимое зло. И слишком велик урон, каков был принесен…
— В таком случае, вы должны оценить степень риска, на который я пошел, чтобы появиться здесь, — ответил он ей, скрещивая руки на груди. Чтобы удержать те при себе и не коснуться ее в этот миг, настолько Анна была маняще привлекательна сейчас в этом белоснежном платье и кружеве вуали на ее хорошенькой головке. Такая красивая и такая чужая…! От ярости снова даже дыхание перехватило, как тогда, когда он узнал несколько дней назад о ее предстоящем замужестве. С ним!
— Вы зря прибыли сюда, — отрезала Анна и обернулась через плечо на открытые в парк окна. Что, если подбежать к ним и крикнуть в голос, чтобы на помощь барышне пришли, что чужой в доме?
И тут же обожгла мысль, что весть об этом визите разлетится по окрестностям быстрее пожара лесного. А что может быть хуже для девицы такой славы — быть застигнутой наедине с посторонним мужчиной да еще с тем, с которым ее имя связывали в толках и шепотках? О, зачем только она не пыталась пресечь их ранее? Зачем сама своим поведением позволяла людям думать все, что их душам было угодно? Гордыня расставила силки на ее пути, и Анна со всего маху ныне угодила в те, запутавшись в сетях своего собственного обмана и недоговоренностей.
— Вы получали мои письма? — спросил Лозинский в ответ на ее реплику, и она невольно взглянула в сторону столика у зеркала, на котором еще прошлой ночью сожгла его послания. А потом снова посмотрела на него и поняла, что обмануть не удастся на этот счет, что сама выдала себя с головой. — Я вижу, что получали… разве вы не читали, что я приеду за вами, где бы вы ни были? И чье бы имя не собирались получить…
— Что это значит? — от решительности его тона у Анны задрожали колени. Надо кричать! Все едино, что она погубит тем самым себя. А в душе снова сплелся клубок из эмоций и чувств, который вернул Анну невольно в тот осенний день, когда она пряталась от пришлых в темном углу сарая для сена. Только теперь для нее было определенно одно — сомнений в том, что она пустит в ход и руки, и зубы, чтобы отбиться от Лозинского, что она готова причинить ему вред, уже не было.
— Это значит, что я приехал за вами, Аннеля, — уже мягче произнес Влодзимир, по-прежнему стоя спиной к двери, будто готовый задержать всех, кто будет ломиться в закрытые створки. — Как я писал вам…
— Я не читала ваших писем! — оборвала его Анна. — Я не понимаю, по какому праву вы снова вторгаетесь в мою жизнь. Я без меры благодарна вам за помощь, некогда оказанную, но только и всего.
— Это неправда! — повысил невольно голос Лозинский, и Анна напряглась тут же, обдумывая пути отступления, если он вдруг бросится к ней, решив применить силу. — Это неправда, и вы знаете это. Иначе отчего вы столь долго были здесь, в этой усадьбе? Кого вы так долго ждали все это время, не решаясь покинуть эти земли, даже когда они стали принадлежать ему.
— Я ждала его, — ответила Анна на это, делая шаг назад, ближе к столику, и выставляя перед собой стул, словно щит. Готовая бросить этот стул в Лозинского, если хватит сил. — Я ждала его. Все это время. И даже когда он был рядом, я ждала именно его. Андрея.
— Вы не понимаете, что говорите… Мыслимо ли ждать человека, находясь столь близко к нему? — стараясь не показать ей неуверенности, мелькнувшей в душе, спросил Лозинский.
Затянувшийся разговор начинал действовать ему на нервы, и без того натянутые опасностью быть обнаруженным здесь, в усадьбе. Анна была права, крестьяне не простили бы ему того, что творилось здесь несколько лет назад. Той крови и боли, того огня, с которым прошлись его люди по этой земле. А то, какими безжалостными и ненасытными до крови обидчиков могут те быть, он видел собственными глазами во время отступления из России. Звери, не знающие жалости, глухие к мольбам о милосердии. Хотя справедливости ради следовало признать, что и они не знали жалости, когда были в русских землях.
Даже его землю не пощадили при отступлении былые союзники, люди Бонапарта. Лозинский обнаружил по возвращении, что отец ни единым словом не обманул его, когда писал к нему в Европу всегда опаздывающие до адресата, кочующего из страны в страну, письма. В некоторых залах его родового замка устроили конюшни, глумились над портретами предков в картинной галерее, забрали с собой все, что можно было забрать.
«Возвращайтесь, мой сын», требовал отец от Влодзимира. «Император выказывает ныне милость даже к тем, кто ходил к Москве под знаменами французской армии. Довольно пытаться ухватить tromperie [687]за хвост… возвращайтесь, чтобы выполнить иной долг. Попроситесь под длань императора, пользуясь его милостью и прощением…»
Влодзимира буквально крутило, когда он читал эти строки. «Под длань императора…». Признать его подданство, покориться воле человека, чья бабка уничтожила вольность его страны, стала одной из виновниц того, что та ныне разорвана на части. Нет, пока жив Наполеон, не будет покоя Европе, празднующей победу. Именно так уверял его кузен, офицер некогда славной гвардии Бонапарта.