Наш, к слову сказать, весьма поистрепанный и разношерстный гарнизон держал оборону в одной из тех маленьких крепостей, коих на Пиренеях натыкано буквально возле каждого пересечения мало-мальски значимых дорог, больше с целью сбора податей и налогов, нежели в качестве защиты торговых путей. Четыре башни, (по сторонам света) с установленными на них старенькими пушками, связывались невысокими зубчатыми стенами, возмущенно гудевшими всем своим каменным нутром всякий раз, когда пробегавшие по ним солдаты топали каблуками слишком рьяно, а внутренний двор почти целиком занимала казарма, в виде стога сена и набросанного сверху, провонявшего потом и кровью старого тряпья. На этом описание нашего фортификационного сооружения можно закончить.
Рано утром, дату не назову точно, черная, грохочущая «река» появилась на горизонте, и к обеду передовые отряды испанцев были уже под стенами крепости. Оценив на глазок состояние гарнизона и дальность стрельбы наших «старушек» (мы не отказали себе в удовольствии разрядить одну в сторону подданных Карла Четвертого), противник двинулся дальше на север, оставив на безопасном расстоянии небольшой отряд кирасир. Ближе к вечеру в помощь осаждающим подтащили запряженные в шестерки лошадей две бомбарды громадных размеров, и чертовы дети Кастилии, не откладывая до утра, взялись за дело и, как водится у этой поганой нации, со всей душой. Не успело пройти и часа после прибытия артиллерии, как пушкари начали засыпать нашу крепость керамическими шарами, которые лопались при ударе с таким грохотом, будто армагеддон и впрямь наступил в этот самый, до сей поры милый и тихий, вечер.
Не знаю отчего, но кастильским парням больно приглянулась наша башня. На три выстрела два ядра бухали прямехонько в ее пузатое, еще крепкое, но все же не молодое тело, сотрясающееся под нами дьявольским, внутриутробным хохотом. Шевалье, как там звался род его уже и не вспомнить, приставленный к нам начальником гарнизона в качестве командира расчета, забился под лафет, заткнул руками уши и смешно дергал правой ногой при каждом попадании испанского снаряда в крепостную стену. Артиллерийская прислуга, в составе которой находился и я, расползлась по углам площадки, вжавшись спинами в ненадежные каменные зубья башни, и таращила в испуге глаза друг на друга. Свалившаяся с гор ночная темнота, судя по всему, никоим образом не повлияла на решимость наших оппонентов, будь они прокляты, разобрать бастион до утра, и чудовищный обстрел продолжился с циничной методичностью. После очередного, сводящего с ума свиста ядро умелого наводчика вонзилось в подбрюшье нашей «старушке», и она, видимо, напоследок собрав все силы, вылетела с площадки и, нелепо кувыркаясь, упала во внутренний двор крепости, своим грохотом окончательно уничтожив остатки боевого пыла защитников бастиона.
Наш командир, в отличие от вверенного его заботам орудия, остался на месте и продолжал дергать ногой. Я было, протерев глаза от пыли, усмехнулся такому героизму, подумав – вот везунчик, но, приглядевшись, понял, что шевалье лишился головы и пинающий пустоту сапог всего лишь мышечный рефлекс.
Давно надо было убираться из этого обреченного «гнезда», но устав не позволял проявлений самостоятельности, а отошедший в мир иной начальник, пока был жив, команды к отступлению не давал. Теперь же, ввиду случившегося, мы могли принимать решения сами. Я уже собрался крикнуть товарищам, как очередная керамическая сфера (ай да наводчик, вот уж верный глаз) вздыбила валуны в кладке прямо за моей спиной, и я, совершенно оглушенный, полетел в темноту…
Тулонские камнетесы, славящиеся неуемным аппетитом и такой же непомерной ленью, спасли мне жизнь, обманув сто лет назад заказчика этого бастиона, рядов на пять уменьшив высоту стен. Среди грохота разрывов и дождя каменных осколков я приземлился у подножия полуразрушенной подданными испанской короны башни совершенно невредимым, за исключением, быть может, шума в ушах и резкой боли в заднице, на которую пришелся основной контакт с Пиренейской твердью, родина на сей раз не подвела. Выругавшись в сторону испанцев, скорее для порядка, нежели от боли или обиды, я начал соображать, что делать дальше.
Неугомонные кастильцы, решив, что с гарнизоном этой части крепости покончено, перенесли огонь на другую башню, и здесь стало относительно спокойно. Пролетающие над головой ядра искали других, и посему не волновали, а уже не представляющее из себя секрета поражение крепости и вовсе успокаивало. Среди бывалых вояк поговаривали, испанцы, беспощадные в бою, довольно благосклонно относились к пленным, и весьма недурственная кормежка иногда сдабривалась прекрасным португальским портвейном. Руки, ноги были целы, полежу спокойно до утра, а там, сняв с себя белую сорочку, сдамся на милость победителей, да простят меня Республика и вовремя почивший родитель, Слава Богу, глазам его не видеть такого позора.