Любовь (поток энергии) Творец заложил в Человека при сотворении его по образу и подобию своему, а вот намерение любить заблокировано Им с целью воспитания осознанных действий души, для раскрытия (самостоятельного) потенциала, для воспламенения Искры в себе. Эта блокировка именуется Свободой Выбора. Управляй Создатель Сам намерениями Человека, никакого процесса Самопознания не состоится, Мир станет выхолощенным и прилизанным, пресным и не сочным (такие «опыты» имеются в арсенале Бога).
«Направление» намерения души, запертой в воплощенном теле, регулируется, как уже было сказано, Заповедями. Их соблюдение – путь к Богу, вместе с Ним, рука в руке, отрицание – подставление взору Его своей спины. Согрешивший не становится врагом Создателя и получает не меньше любви Творца, чем Святой, но одно дело – принимать дары, подставив раскрытые ладони, а другое – убегать от дарителя, протягивающего руки к тебе.
Любое намерение вполне осязаемо, ощутимо, в общем, материально, ибо рождается у Человека, как правило, либо на ментальном, либо на каузальном теле. Тонкоматериальным намерениям свойственно возникать на высших телах Святых.
Ваше намерение в качестве мыслеформы прекрасно распознают животные, когда юдолью оного стало тело эмоций, минералы, окажись в руке камень нужного семейства, поменяют цвет и температуру, когда намерение появится из ментала, а огонь притянется или отторгнет свое пламя от источника намерения, исходящего от духовных сфер. Умение управлять стихиалями и знать язык зверей и птиц не такой уж великий фокус для Человека, осилившего «определенный Путь».
Но, независимо от альма-матер, намерение возлюбить (ближнего) возбуждает ожидающий поток Любви Творца и, вливаясь ручьем в полноводную реку, открывает душе просторы и богатства Океана Вселенной, познающей себя совокупным намерением населяющих (составляющих) ее частей. Да будет сказанное не пустым звуком, коим кажется лай собаки на пустоту.
Шесть всадников и одна дева
Сидя на холодном, каменном полу (соломы, брошенной в качестве лежанки, едва хватило бы для крысы средних размеров) с переломанными лодыжками и истерзанной раскаленным добела железом спиной, я вдруг размечталась о лесной лужайке, полной самых разных цветов и трав, безбрежном синем небе над ней и солнце, пробивающемся даже сквозь плотно прикрытые веки и разливающемся в сознании сине-белым пульсирующим пятном.
Счастье такого момента неописуемо, не проговариваемо, но ощутимо и проживаемо исключительно в одиночку, ведь поделиться им, как бы этого ни хотелось, невозможно, а в моем положении и не с кем.
Тягучая, ноющая боль во всем теле начинает ослаблять свою хватку, и я погружаюсь в объятия глянцевого ковра душицы, прореженного белыми помпонами клевера и резными листочками кислицы. Нега, покой, отдохновение, тишина…
Далекий, еле различимый сперва, но вот все более ясный, плотный, приближающийся звук вплывает в сознание. Топот копыт не конский: короткий, суетливый, неустойчивый шаг, похож на ослика, но откуда и зачем, мне так хорошо здесь одной. Я открываю глаза: на мою лужайку, раскидав молодые побеги орешника, выскакивает пони, каре-белое мохнатое чудо, оседланное… ребенком. Завидев меня, он радостно вопит: – Мама, – и, пнув ножками пухлые бока своего Буцефала, летит ко мне, вздымая в горячий воздух облака пыльцы, цветочных головок и рассерженных пчел.
Не помню, чтобы у меня было дитя, начинаю рассуждать я, но мальчик не дает задуматься и, едва спрыгнув на землю, повисает на моей шее:
– Мама.
– Сынок, – отвечаю ему, не в силах придумать иного.
А он, уткнувшись веснушчатым носом в мою щеку, шепчет:
– Я так долго ждал тебя, именно тебя.
– Меня? – удивляюсь я и прижимаю детское тельце сильнее. – Но почему?
– Меня пускали к другим, еще к двум, но мне хотелось только к тебе, – мальчик начинает целовать щеку, и я чувствую слезы, наполнившие его глаза.
– Почему ко мне? – снова удивленно вопрошаю я самое дорогое сейчас существо на свете.
– Потому что твоя жертва ради моего прихода самая большая, – загадочно отвечает малыш и, не отрываясь, смотрит своими голубыми глазами прямо в сердце.
Я раздумываю над его словами.
– А те, другие?
Он улыбается прекрасной улыбкой младенца:
– Твоя жертва самая-самая.
– Откуда ты знаешь? – испуганно поражаюсь я его осведомленности.
– Там, где ждешь, – мальчик машет в сторону орешника, – видно все.
Мой сын (ух ты, я уже свыклась с этой мыслью) чмокает меня еще раз и забирается на спину пони: