– Мужики, а Григорич все про рыбалку.
– А между бабой и рыбой невелика разница. Одна только болтает без умолку, а другая пузыри пускает. А что касается этого дела… Ты вот знаешь, как рыбаки во время дальних походов удовлетворяются? При помощи зубатки. Рыбу такую знаешь? Мне мужик один с рыболовецкого траулера рассказывал. Гадом буду! Очень она на это бабье место похожа… Вот сходи в рыбный магазин и посмотри. Я, как узнал, с тех пор зубатку не ем ни в каком виде…
– Дурак ты, Григорич! Так ты и кур не ешь тогда, их же петухи топчут, и коров…
– Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему.
Аня не дослушала, чем кончился этот солоноватый спор. Она решила зайти на кладбище к Василию Ивановичу.
Если покойникам не все равно, то Лонгину-старшему повезло. Лежит он на тихом комаровском кладбище, в лесу. Лес живет своей жизнью, переплетается корнями деревьев, прорастает, опадает, шумит. Значит, и Василий Иванович тоже живет другой жизнью, мало похожей на нашу, суетливую. Может быть, дышит даже медленно, как камень. Один вдох за сто лет.
Страшны огромные города-кладбища, где смерть выглядит не сгорбленной старушкой в саване, а бездушной, ненасытной машиной, перемалывающей в своих колесах тысячи и тысячи. Кажется, земли не хватит под кости…
Здесь же могилы быстро зарастают и забываются. Недалеко от могилы Лонгина упал крестик, сравнялся холмик, иван-чай разросся. Вот и все, абсолютное забвение, человек-земля. Писатель Астафьев говорил, что старые могилы должны зарастать, люди должны отдыхать…
Два алкаша, видимо, шли к «Васиной» могилке, чтобы выпить на троих, но, увидев там родственницу, свернули в лес. Долго еще Василию Ивановичу не знать покоя. Долго еще вместо шума травы и шороха листьев будет его беспокоить незамысловатый пьяный треп, звон стаканов, кряканье и иканье.
Что же делать, Василий Иванович? Где искать вашего сына? Чем помочь ему?
Неожиданно пискнул Анин мобильник, и девушка вздрогнула. Чья-то SMS-ка пришла, словно ответ на ее вопрос. Неужели Лонгин-старший прислал ей сообщение с того света? Оператор предупреждал ее, что завтра с ее счета будет снята абонентская плата. Аня грустно усмехнулась, но наудачу выбрала строчку в списке, когда-то читавшуюся слишком пафосно: «Муж мой». Сколько раз вместо Иеронима ей отвечал оператор.
– Аня, это ты? – услышала она знакомый голос и восприняла это как чудо.
– Иероним, где ты? Куда ты пропал?
– Меня ищут? Тебя уже допрашивали?
Так всегда бывает. У людей друг к другу всегда очень много вопросов и очень мало ответов.
– Ты только не отключайся, послушай меня, – взмолилась Аня. – Ростомянц говорит, что у них нет против тебя… этих, как их?… отпечатков пальцев… прямых улик.
– Это понятно, – ответил Иероним.
Вокруг Ани шумели деревья листвой, пели птицы, а в трубке было тихо, никаких признаков окружающей жизни.
– Все равно на мне все сходится. Они все повесят на меня.
– Иероним, где мы можем встретиться? – Аня прижимала маленькую трубочку двумя руками, как птицу, которую боялась и раздавить, и выпустить. – Нам с тобой надо поговорить. Мы так давно с тобой не разговаривали. В последний раз, наверное, на Дворцовом мосту, глядя на твою Академию художеств…
– Это было наше первое свидание, – отозвался Иероним.
– Значит, с тех пор мы и молчим. Только не отключайся, умоляю тебя! – Аня кричала, забыв, что у нее в руках современная связь, а вокруг тихое кладбище. – Может, ты решил, что я тебя бросила? Что я отказалась от тебя? Это глупости! Наоборот… Нет, не так я говорю. Ты убил негодяя, подлеца, дрянного человека. Это грех, великий грех и преступление. Но я первая среди всех на земле и на небе прощаю тебя… Опять не то я говорю. Я даже на секунду не обвиняла тебя, ни разу не отвернулась от тебя душой за эти два дня. Ты слышишь меня? У тебя так тихо в трубке…
– Я слышу, Аня. Я все слышу, – голос Иеронима был спокойным и усталым.
– Я тебе скажу страшное, что нельзя говорить никому. Это твой первый настоящий поступок, страшный человеческий поступок. Теперь пусть будет наказание, каторга, но я никогда не оставлю тебя. Ты слышишь? Тогда говори что-нибудь в ответ. У тебя там такая страшная тишина…
– Да, да… Мне надо возвращаться. Они только этого и ждут. Они уже решили, что я убийца.
– Подожди, Иероним. Ты хочешь сказать, что Пафнутьева убил не ты?
В трубке повисла пауза. Вдруг там, в том пространстве, где находился Иероним, завыла автомобильная сигнализация. Все-таки жизнь!
– Пафнутьева убил я. Я – убийца…
Иероним отключился. Ане еще что-то нужно было сказать ему. Она нажимала на кнопку раз за разом, уже забывая, что она хотела сказать мужу, но это было уже все равно. Иероним выключил телефон.