Аня уже не хотела отступать. Наоборот, ей казалось, что она ведет стремительное крупномасштабное наступление по всем фронтам, и мачехины черные всадники уже показывают хвосты своих коней. Она только чуть-чуть замялась, вспоминая разговоры с Виленом Сергеевичем и Никитой Фасоновым.
– Вилен Сергеевич не только пропагандист и агитатор, но еще и организатор, – вспомнила она ленинские слова про газету, которые все ж таки не могли не докатиться до нового поколения журналистов. – Меня волнует только один вопрос: не слишком ли быстро Иероним малюет свои «шедевры»? Это может показаться подозрительным… Но ведь сейчас конвейер остановился. Кто будет малевать вместо Иеронима?
– Какая разница, кто! – бросила ей мачеха, видимо, ее этот вопрос тоже волновал. – Никита Фасонов возьмется. Да я сама такую абракадабру наваляю…
Вдруг она резко повернулась к Ане. Девушка подумала, что сейчас услышит что-то резкое и злое, но мачеха заговорила своим сегодняшним голоском.
– Девочка моя, несчастненькая. Значит, разлучили злые вороги голубков? А голубки все ворковали, ворковали друг с дружкой. Я так и знала… Анечка, смотри какой сегодня штиль на заливе! Паруса совсем бы повисли. С погодой тебе повезло. Ты отдохнешь, моя маленькая падчерица, ты отдохнешь…
Глава 22
Сейчас я удалюсь. А вам желаю,
Офелия, чтоб ваша красота
Была единственной болезнью принца,
А ваша добродетель навела
Его на путь, к его и вашей чести.
Санаторий Ане понравился своим беспорядком. Нет, с внутренним распорядком здесь все было нормально, даже больше. Регламентированный прием пищи, осмотры, процедуры, фазы двигательной активности и полной неподвижности. Кормили до того продуманно и расчетливо, что отдыхающие между собой говорили, что повариха раскладывает порции не половником, а калориметром, то есть прибором для измерения калорий. В номерах чистота поддерживалась уборщицами-призраками, о существовании которых изнывающие от безделья отдыхающие могли догадываться только по безупречной чистоте, царящей в их комнатах. Врачи, медсестры, массажисты были вежливы и приветливы.
Беспорядок в санатории был садово-парковый, английского типа. Корпуса были разбросаны по сосновому лесу с нарочитой небрежностью, а пресловутые дорожки отсутствовали вовсе. Отдыхающие чувствовали себя совершенно свободными в рамках санаторного режима, то есть могли ходить, где им заблагорассудится, а не кругами друг за другом, как цирковые лошади. Свободу чувствовали на территории санатория и растения. Густыми зарослями приваливались к корпусам сирень, черемуха, бузина. Спуск к Финскому заливу зарос шиповником и дикой розой.
Наверное, в этой свободе были виноваты финны, вернее, фундаменты их построек, на которых стояли корпуса санатория. Наши архитекторы так мыслить еще не умели.
Это было мнение Аниного соседа по столику в санаторной столовой. И персонал, и отдыхающие звали Юлия Викентьевича не по имени-отчеству, а по фамилии, которая больше напоминала имя – Анатоль. Было ему уже за семьдесят, но он еще преподавал в Кораблестроительном университете и не хотел казаться стариком.
– Человек – то же животное, должен жить в беге, гоняться и убегать, – говорил Анатоль, налегая на кисломолочные продукты. – Когда животное перестает охотиться, оно ложится и умирает. Мой девиз – это школьное правило спряжения глаголов: «Гнать, держать, терпеть, вертеть…»
Этот престарелый живчик не бегал трусцой по дорожкам, к тому же их в санатории не было. Он предпочитал погоню за реальным объектом, то есть ударял за женщинами. Никто его всерьез не воспринимал, как любовника, и при Ане он не разу не достиг своей цели, но, может, ему это было и не нужно.
– На охоте у льва только одна из десяти попыток завершается успешно, – говорил Анатоль, вообще-то, похожий на облезлого хорька, когда очередная жертва посылала его подальше.
Перед Аней он благоговел. Глядя на нее задумчиво, он вздыхал, как гимназист, и говорил, что волочиться за мечтой нельзя. Зато при виде других соседок Ани по санаторному столу глазки его становились масляными, он начинал вертеться, словно бес лез ему в ребро, а шило в другое место.
Столик делили с ними еще две женщины. Ольга Владимировна Москаленко была стройна до худобы, вообще имела формы восемнадцатилетней девочки, да еще и ярко голубые глаза. Эта сорокалетняя женщина была бы красавицей, если бы не ее удивительно постаревшее лицо. Так случается, когда полный человек начинает вдруг, благодаря секретным диетам и железной воле, резко худеть, лишаясь своего конституционного веса, задуманного природой специально для него.