Второй критик Бердяева, о котором мне хотелось бы здесь говорить, это П. П. Гайденко, блестящий историк европейской философии. В ее книге «Прорыв к трансцендентному» имя Бердяева соседствует с именами Хайдеггера, Ясперса, Гадамера. То, что П. Гайденко ставит Бердяева в ряд ведущих европейских мыслителей, уже говорит о высокой его оценке. Но вот, анализируя бердяевскую метафизику, современная исследовательница указывает на те же самые моменты, которые выявил и Булгаков: на «несотворенную» «люциферическую свободу» – именно на ней Бердяев основал свое философское дело, на его убеждение в «сверхбожественности» человека, – очевидно, тоже люциферическое, также на пафос богоборчества – «прометеизм». Наконец, П. Гайденко заключает о «дурном пути отрицания и разрушения бытия как такового», – пути, открытом и проповедуемом Бердяевым как духовным учителем[107]. С очерком П. Гайденко о Бердяеве, если не считать отдельных положений, не согласиться невозможно. Действительно, Бердяев «отождествляет страсть с духом», по – манихейски оценивает вмешательство сатаны в судьбы мира, готовит «религиозную реформацию»[108]. Однако мне хочется, искренне приняв бердяевский – демонический портрет «кисти» П. Гайденко, пойти дальше – сделать следующий шаг в понимании феномена Бердяева.
Дело в том, что Бердяев лучше всех критиков знал о «прометеизме» своих воззрений, сознательно отвергал святоотеческую мысль, а в конце жизни эпатировал своих оппонентов такого рода признаниями: «Моя революционно – анархическая настроенность хотела бы совершенно опрокинуть этот чуждый мир»[109]. И Бердяев знал, что осужден, согласно церковному учению, в силу своей люциферической тенденции и моментами испытывал ужас адских мук. Опереться при этом он мог только на собственный же тезис о жертве «безопасным положением», об отказе от уверенности в спасении, который должен совершить творческий человек, прокладывающий новые пути. Он считал, что восставший на христианство Ницше погиб, и можно допустить – как это ни трудно нам, читателям бескомпромиссных трудов Бердяева, – что в последние минуты жизни н, подобно благоразумному разбойнику, он отказался от главной тенденции своей жизни. Но этого нам знать не дано, и моя апология Бердяева, возглавляющего, на мой взгляд, когорту мыслителей Серебряного века, будет исходить из того, что его философия в сильнейшей степени обусловлена его личностью, метафизическим характером и судьбой.
О почти что роковом характере бердяевской философии как раз его книга «Самопознание». Бердяев – душа, пришедшая в наш скорбный мир с памятью о каком – то совсем другом, лучезарном мире, – в принципе не мог философствовать иначе, чем он философствовал, мечтая об идеальном, волшебном универсуме (где раскроется, как сказано в «Смысле творчества», «серафическая», богоподобная природа человека, где будут найдены «философский камень и жизненный эликсир») и во имя его страстно отвергая мир наличный. Именно под эти изначальные свои бытийственные интуиции Бердяев, желая облечь их в философское слово, выстраивал концепцию объективации и «мира объектов», противопоставляя последнему творчество свободной личности, то ли выводящее ее в мир духа, то ли создающее этот мир. Религиозное обоснование подобной философии – подведение ее под неясное понятие «богочеловечества»[110], – надо думать, было делом вторичным.
107
Бердяев не раз отрицал за собой право именоваться учителем духовной жизни, называя себя лишь ищущим истину. Но учителен, дидактичен сам стиль и тон его дискурса. Это подметил в одной из своих последних работ Лев Шестов – философ, весьма созвучный Бердяеву и, кстати сказать, его близкий и единственный друг: «Его [Бердяева] писания носят в значительной степени дидактический, назидательный характер, ‹…› тут он, точно обретая свою родную стихию, доходит часто до великолепного пафоса». См.: Шестов Л. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия (1938 г) // Н. А. Бердяев: pro et contra. СПб., 1994. С. 416.
110
В святоотеческой мысли «богочеловечество» было прерогативой Иисуса Христа – указанием на «неслиянное и нераздельное» сосуществование в Нем двух – божественной и человеческой природ. Соловьёв «богочеловечеством» называл постулируемое им предвечное человечество – творческий замысел Бога, олицетворяемый Софией. Бердяев «богочеловеческой» считал творческую деятельность людей, призванных, по его мнению, продолжать творение мира, начатое, но не завершенное Богом.