В Бердяеве мне интересно его отношение к Ницше и Штейнеру. Сам Бердяев определяющей для его становления считал мысль Канта, вместе и мистические сочинения Я. Бёме, Ангелуса Силезиуса и Мейстера Экхардта. Но из Канта вышли все позднейшие мыслители, – Кант – это Коперник философии. Что же касается германских мистиков, то их писания настолько прихотливы и герметичны, что схватить и, осовременив, приспособить к себе Бердяев мог лишь отдельные их представления[118]. Ницше повлиял на всех без исключения философов Серебряного века, сам двусмысленный дух эпохи – странное сочетание демонической бравады с тоской по богообщению – был, несомненно, одним из легиона, окружавшего отшельника в Сильс – Марии[119]. Правда, от Ницше – «Антихриста», как правило, наши мыслители в конце концов открещивались, – слишком страшной виделась его участь. – Отношение к Ницше Бердяева напоминает чаши весов. Вот одно из итоговых суждений о Ницше из «Самопознания»: «Я пытался создать миф о человеке. В опыте о человеке огромное значение имел Ницше. Он пережил патетически, страстно, мучительно и с необычайным талантом выразил тему: как возможна высота, героизм, экстаз, если нет Бога, если Бога убили». Это – чаша весов «за» Ницше. Но тотчас же Бердяев выдвигает уничтожающий Ницше контрдовод: «Но убитым оказался не только Бог, убитым оказался и человек, и возник жуткий соблазн сверхчеловека» (с. 281). Однако двоение бердяевских суждений о Ницше было неким лукавством. Ницше имел на Бердяева сильнейшее влияние, Бердяев позволил себе метафизический бунт именно потому, что прежде на это решился Ницше. Лев Шестов в очерке «Вячеслав Великолепный» заметил, что когда читал «Смысл творчества» Бердяева, он постоянно чувствовал, что читает текст Ницше. Действительно, Бердяев был несколько одержим ницшевским пафосом и подражал не столько Христу[120], сколько сверхчеловеку. Хотя он назвал «жуткой» эту фигуру, – действительно, фантастическое существо Заратустра, пародирующее евангельского Христа, может навести инфернальную жуть, – его собственный человек, оправданный им перед Богом в качестве именно богоподобного творца[121], воспринимается именно как сверхчеловек, вышедший за пределы человечности. «Человек есть нечто, что должно превзойти», – заявляет Ницше устами Заратустры[122]. И вот, бердяевский человек творчески встает над самим собой во всех видах своей деятельности: в познании он от феноменов восходит к ноуменам, в индивидуальной этике не ограничивает, но расковывает свою природу, действуя по ту сторону представлений о должном и недолжном; его эстетика уступает место теургии, а хозяйственно – техническая деятельность – белой магии. Далее, пол, утрачивая свое родовой предназначение, делается мистически творящим, а сексуальная любовь приводит к личному бессмертию… Бердяев – мечтатель, Бердяев – «романтик» (см. его признания, вынесенные мною в эпиграфы) грезит о вещах волшебных, – Бердяев – философ предлагает собственную интерпретацию ницшевского сверхчеловека…
Это связано с тем, что для Бердяева – ученика не столько Канта и христианских мистиков, сколько Ницше – старый Бог умер. И впрямь, если религия начинается с признания человеком высшей, чем он, Инстанции, если человек согласен иметь над собой власть Бога, то Бердяев – мыслитель не религиозный. Бог, рассуждает деист Бердяев[123], в новейшую эпоху отступает от человека, предоставляет человека самому себе с тем, чтобы человек, утративший высшую опору, осуществлял собственное богоподобие, творил – действовал из своего сокровенного центра. Здесь те же интуиции, восходящие к смерти Бога по Ницше, что и в «апофеозе беспочвенности» Льва Шестова. Пускай своего творческого человека – сверхчеловека – Бердяев, с целью самозащиты, связывает с идеей богочеловечества и никак не человекобожества: дела это не меняет. Его «аристократические» этика и религия исключают интуиции смирения и послушания, всяческие «рабьи чувства». «Христианство – религия сильных духом», она «не есть религия сострадания», но «стяжания духовной силы», говорится в «Смысле творчества» (с. 467, 573). Ключевое ницшеанское противопоставление морали господ и морали рабов взято Бердяевым на вооружение, хотя он и использует синонимическую лексику («аристократы», противопоставленные «мещанам», «буржуа» и т. п.). – Что же касается воли к власти, у Ницше определяющей его «сверхчеловеческий» проект, то здесь также источник вдохновения всех русских ницшеанцев. «Я основал дело своей жизни на свободе», – не без гордости подытоживает свой творческий путь Бердяев[124]. С тем же основанием он мог бы сказать – «на воле к власти». Ведь свобода для Бердяева, Шестова, Мережковского – это преодоление мировой необходимости, общезначимых истин, – в широком смысле слова – закона. У Бердяева борьба с ним осуществляется творческой «мощью человека, властвующей над миром»[125]. Собственно, действителен для Бердяева лишь мир, сотворенный самим человеком в акте творческого познания, – это «макрокосм», изоморфный человеку – «микрокосму», противопоставленный Бердяевым «миру объектов» как иллюзорно – нереальному. И в этом своем творении человек царствует точно так же, как старый Бог – в своем. Бердяев совершенно однозначно, с амбициями религиозного учителя и пророка, провозглашает «путь абсолютизации человека, признания его верховным центром вселенной»[126]. Такова бердяевская интерпретация идеи сверхчеловечества.
118
У Бёме Бердяев отыскал и переосмыслил Ungrund – бытийственную бездну; у Экхардта – представление о Gottheit – безвидном Божестве; у Ангелуса Силезиуса ему была близка горделивая мысль о некоей «соразмерности» Бога и человека, о человеческом светоносном богоподобии и страстной нужде – не столько человека в Боге, сколько Бога – в человеке. Мне думается, что на мистиков Бердяев смотрит через призму Ницше: Ungrund у него похож на дионисийскую бездну, также и Gottheit; претензии Ангелуса Силезиуса имеют «сверхчеловеческую» окраску.
119
Подробно об этом говорится в разделе «Ф. Ницше и русская мысль Серебряного века» моей монографии «Дух Серебряного века» (М. – СПб.,2016).
121
В «Смысле творчества» представлено учение Бердяева, которое он называл «антроподицеей» – оправданием человека.
122
Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1990. С. 8.
123
В «Самопознании» Бердяев сообщает о деизме своего отца. С французской кровью (мать его была наполовину француженкой) не вошел ли в Бердяева дух великой традиции французского деизма?